Он встретил нас с Москаленко радушно и тепло, предложил чаю:
— Ну что, когда пойдем в «Мирный»?
— Вы собираетесь по дороге где-то останавливаться? — Москаленко поджимают сроки и любая задержка по пути нам ни к чему.
— Да, хотелось бы посетить «Моусон» и заглянуть на ледник Эймери. Вы же знаете, в этом году мы там планируем значительно расширить исследования.
— Твое мнение, Евгений? — Петр Павлович четко выполняет летные законы. Я — командир корабля, и решение на вылет принимать мне.
— Если хотите лететь, то подъем — в три часа. Взлетать будем, пока работает стоковый ветер и полоса держит машину.
— Договорились, — подводит итог Израэль.
Но взлетели только в семь утра — дает себя знать старая «болезнь»: долгие проводы, прощание, последние указания у трапа. Когда подошли к «Моусону», ни одной подходящей посадочной площадки найти не удалось. Весь район изрезан глубокими трещинами. Поэтому, покачав крыльями австралийцам, уходим на Эймери. Посадка в районе прошлогодней базы, короткий осмотр, взлет. И снова Израэль меня поражает умением схватить суть проблем, которые неизбежно возникнут перед теми, кто готовится сейчас к выгрузке на этот ледник. Его высказывания, четкие, лаконичные, предельно рациональны.
От «Дейвиса» погода начинает портиться, и на западном шельфе залезаем в настоящий ад: сырая облачность, болтанка, обледенение, скорость ветра, бьющего нам в лоб, достигает ста сорока километров в час, а горючее мы сожгли, кружась над «Моусоном» и при заходе на «Эймери». Москаленко молчит, в этом молчании угадывается немалое напряжение, но в управление Ил-14 он не вмешивается. Антарктида словно устала сиять и радовать нас своими красками — весь видимый мир оделся в серое. Исчезли тени, полутени.
«Хорошо, что аэродром в «Мирном» я знаю, как самого себя», — эта мысль успокаивает. Лампочки топливомеров горят ровным красным светом, но уже виден Хасуэлл. Садимся с ходу, хотя после зимовки здесь еще ни один самолет не приземлялся, а мне очень хотелось посмотреть ВПП сверху. Но топливо, топливо... Все обошлось, как нельзя лучше, — и посадка, и пробег, и заруливание на стоянку прошли мягко, машину нигде даже не тряхнуло. И тут же навалились сумерки, тусклые, серые.
— Аэродром посмотрим завтра, — решил Москаленко. — Если будет летная погода, на «Восток» надо лететь как можно быстрее: на станции почти не осталось продовольствия. Да и у Израэля времени остается очень мало, а работы — много.
Утром погода улучшилась, все снова засверкало. Москаленко, наш экипаж, авиатехники сразу после завтрака на вездеходе помчались на аэродром. Приехали.
— Давай-ка, Женя, пройдемся по вчерашнему следу, — предложил командир отряда, — посмотрим, как себя ВПП чувствует.
— Пошли.
Вот первое касание основных лыж, здесь мы опустили лыжонок, а это что?! След обрывается у края глубокой и широкой трещины и продолжается за ней. Чувствую, как сердце начинает биться быстро-быстро, словно я не в «Мирном», а на «Востоке».
— Осторожно, по своим следам уходим к вездеходу, — голос Москаленко спокоен.
Возвращаемся к вездеходу, обвязываемся страховочной веревкой. Я, как самый легкий, со снегомерной пешней пойду впереди, следом за мной — Москаленко, замыкающим — Толя Дуксин. В нем весу в антарктической одежде больше ста двадцати килограммов, и, если я провалюсь в трещину, они с Москаленко должны удержать меня в качестве противовеса.
Снова повторяем пройденный путь по следу нашей машины. Дважды пешня свободно пробивает снежный наст, значит, под нами трещины. Осторожно обходим ту, которую Ил-14 проскочил на скорости, это и спасло нас — снежный мост рухнул через мгновение после того, как мы миновали его. Осматриваем трещину. Бездна, глубокая бездна.
— Если бы лыжонок провалился, машина врезалась бы в стену льда, и кабину летчиков просто смяло бы.
Но Москаленко вносит коррективы в мой вывод.
— Если бы мост рухнул под нами, я не уверен, что в живых вообще осталось бы большинство из тех, кто был на борту. Пошли дальше...
Снова пешня уходит в пустоту под снегом — раз, другой.
— Эй, Нансен, ты что остановился? — окликает меня Москаленко.
— Кажется, здесь большой разлом.
— Обходи.
Почти полдня ушло у нас на то, чтобы оконтурить зону трещин, которые прошли по аэродрому. Видимо, зимой была мощная подвижка льда. «То, что мы приземлились в зоне трещин и остались целы, можно считать подарком судьбы, — подумал я. — Антарктида остается верной себе, сюрприз может подбросить в самом неожиданном месте и в неподходящий момент. Хотя, когда это беда приходила вовремя?!»
— Нансен, что задумался? — окликнул меня командир отряда. — Выруливай градусов на десять левее! Пощупаем лед там.
«При чем здесь Нансен?» — удивился было я, но времени на выяснение нет. Я прощупываю лед, начиная от барьера, слегка изменив направление ВПП. Кажется, угадали — под снегом сплошной лед.
— Начнем укатывать полосу под углом к старой, — Москаленко спешит. — На детальное обследование льда нет ни времени, ни людей. Слава! — кричит он нашему авиатехнику, — начинай!
Преловский зимовал в «Мирном», освоил все виды движущихся механизмов и машин. По мере сил следил за состоянием аэродрома, но что он мог сделать один?! И вот теперь Слава начинает гладилкой, прилепленной к трактору, утюжить новую ВПП. Один проход, второй...
— Кажется, все в норме, — замечаю я. — Пойду к машине?
— Погоди, сначала с Преловским поговорим, наметим, где расчищать новые стоянки, — останавливает меня Москаленко и машет авиатехнику, — Слава!
Тот останавливает трактор, спрыгивает и... исчезает. Был и нет. От тишины ломит в ушах, ее нарушает только тихонькое пофыркивание трактора. Преловский исчез бесследно и беззвучно.
— Женя, Толя, страхуйте меня, — Москаленко ложится на снег и ползет к тому месту, куда спрыгнул Преловский. Мы с Дуксиным по-альпинистски стравливаем веревку, которой он обвязан. Близко подходить к Москаленко нельзя — не известно, как проходит трещина, в которую провалился Преловский.
Наконец, Москаленко достигает цели.
— Жив! — кричит он нам. — Бросайте веревку!
Я отвязываюсь и швыряю ему свой конец. Он ловит его и спускает в трещину.
— Тащите!
Осторожно начинаем вытаскивать Преловского. Вот над поверхностью снега показалась его голова, он подтягивается и выползает на снег. Также, по-пластунски, оба отползают от опасного места, и вот мы уже тискаем в объятиях спасенного.
— Он молодец, — Москаленко широко улыбается. — Успел стать «в распорку», руки-ноги раскинуть, его и заклинило неглубоко. А то ушел бы черт знает куда. Дна этой пропасти я не увидел.
