— Сука ты, — сказал Володька, отдышавшись. — Своего. За бабу. Вот же паскудство, а. Гадство какое…
Ещё через пару минут Подлепич ушёл. Он больше не сказал ни слова. Плюнул презрительно на прощание, закинул за спину автомат и размашисто зашагал на север. Саня растерянно смотрел ему вслед. Они не были друзьями, хотя и знали друг друга с детства. Бывало, делили сигарету в окопе на передовой. До тех пор, пока Володьку не перевели во второе оцепление, считай, в тыл. Правда, тыл относительный, прорывы изгоев частенько докатывались и до второй линии обороны.
Володькина фигура растворилась в ночи, и Саня, спохватившись, обернулся к изгойке. Та по-прежнему лежала на спине, закрыв глаза и раскинув руки. Красное пятно на левом боку расплылось, подтекло на землю. Саня вновь опустился на колени и развязал тесёмку рюкзака. Достал индивидуальный пакет. Помедлил секунду — пакет был единственным. И решительно разорвал обёртку.
— Ты, свинья, — неожиданно сказала изгойка. — Пошёл отсюда. Ничего у тебя не выйдет, понял? Я лучше подохну, чем… Чем…
— Что? — Саня опешил. — Ты что же, думаешь, я собираюсь…
— А что ты собираешься? — Голос девушки дрогнул, прервался. Через секунду она разрыдалась. — Гады, — доносилось сквозь слёзы. — Подонки. Ну, убей меня, ты, сволочуга элитная. Привилегированная дрянь, дрянь, дрянь, дря…
Саня, стоя на коленях, растерянно смотрел на неё, мучительно пытаясь сообразить, что делать. Внезапно накатила злость.
— А ну, заткнись! — рявкнул он. Замахнулся и лишь в последний момент сдержал руку. Саню передёрнуло от того, что он чуть было не сделал. Злость ушла, уступив место отвращению. К самому себе. Он едва не ударил женщину.
«Врага», — попытался успокоить внутренний голос.
«Да какого, к чёрту, врага, — подумал Саня. — Врагов и друзей уже не осталось. Остались смертники. Я — смертник, получивший отсрочку. И она тоже. Отсрочка непродолжительная и, может быть, истечёт уже в этом году. В крайнем случае — в следующем».
Изгойка замолчала. Теперь она беззвучно плакала, затравленно глядя Сане в лицо.
— Больно? — тихо спросил он.
Девушка кивнула.
— Давай перевяжу. Да не бойся ты, в самом-то деле! Не собираюсь я тебя насиловать. Меня Сашей зовут. А тебя?
Девушку звали Жанной. Рана оказалась пустяковой, пуля прошла по касательной, лишь опалив бок и содрав кожу. Саня, натуго перетянув Жанну бинтом, вытер ладони об гимнастёрку и поднялся.
— Идти сможешь? — спросил он.
— Не знаю. Наверное, смогу. Ты… ты не убьёшь меня?
Последняя фраза прозвучала настолько трогательно, что у Сани внезапно заныло сердце. Он протянул руку, помог девушке подняться и сразу подхватил — у Жанны, едва она встала на ноги, подкосились колени.
На секунду её лицо с закушенной от боли губой и влажными чёрными глазами оказалось прямо напротив. Саню окатило волной нежности — в её взгляде было что-то беззащитное, детское. Саня присел.
— Залезай на закорки, — сказал он. — Не бойся, я здоровый, сдюжу. Нет, постой. Ты есть хочешь?
Собрались на палубе баржи, некогда полузатопленной, а сейчас, с обмелением Невы, просевшей и по основания лееров вросшей в грунт.
— С Москвой покончено, — сказал Борода, едва остальные расселись. — Ребята ходили на юг, сегодня вернулись. Давай, скажи нам, Рома.
— «Исход-12» взлетел, — Ромка сглотнул слюну. — Это точно. Группа вышла за зону глушилок. Поймали Петрозаводск и Кандалакшу, там всё по-прежнему. Волны, на которых переговаривались в Москве, пусты. Полное радиомолчание. Я думаю, первые беженцы придут к нам в течение недели, от силы двух.
— Ты же оттуда, — глухо сказал Борода. — У тебя там остался кто?
— Сестра.
— Понятно. Жаль. Впрочем, скоро все там будем. Значит, так, ребята, штаб предлагает больше не ждать. Локальные прорывы неэффективны, мы лишь теряем людей.
— На жратву размениваем, — подал угрюмую реплику Кирпич.
— Жрать тоже надо, — резонно заметил Борода. — Но это теперь уже неважно. В общем, так: прорывы и набеги на склады отменяются. Так и передайте своим. Никаких больше набегов. Штаб готовит тотальную операцию. О ней нас оповестят за сутки. Пойдут все. Без единого исключения. Больных и раненых понесём на руках. Вопросы?
— Ляжем все, — Кирпич расправил плечи. Его дублёное, обгоревшее докрасна лицо застыло. — Третье оцепление мы прорвём. Может быть, и второе. А дальше нам не пройти, там все и останемся.
— Не все, — возразил Борода. — Кто-то, возможно, прорвётся дальше.
— Шансов почти нет. Нас подавят огнём. Там у них собраны лучшие войска. Сытые, млять, откормленные.
— У тебя есть другие предложения?
— Нету. Были бы, давно бы уже предложил.
— Ну вот и закройся. Ещё вопросы?
Ромка поднялся.
— Когда примерно операция? — спросил он.
— Не знаю. Думаю, ждать осталось не больше двух месяцев. От силы три. У тебя в отряде сколько народу?
— Триста восемнадцать человек, включая раненых. С боеприпасами плохо.
— А у кого сейчас хорошо? — Борода яростно прихлопнул присосавшегося к щеке комара. — Вот дрянь-то, — сказал он. — Кто бы мог подумать. Комары в декабре, ети их мать. Ладно, всё, расходимся. Патроны беречь. И это, духом не падайте. Вы за людей в ответе. Не может быть так, чтобы всех перебили. Кто-нибудь непременно останется.
— Давайте сначала вы, профессор, — Смирнов поднёс зажигалку генералу, закурил сам. — Что нас ждёт, если «Исход» стартует через три месяца? В подробностях.
— Боюсь, коллега, что ничего хорошего. Прежде всего, мы не сможем вместить расчётное количество экипажа. Жилые помещения не готовы. Коммунальные сооружения тоже. Фермы тоже. Далее…
— Сколько человек мы можем взять на борт? — прервал Смирнов.
— М-м… Затрудняюсь сказать точно.
— Говорите приблизительно.
— Что ж. Не больше пятидесяти тысяч, иначе нас ждёт голод. Понимаете…
— Я всё понимаю. Каковы перспективы, если на борту окажется всего десять процентов от расчётного количества?
Профессор откинулся в кресле.
— Мрачные перспективы, — сказал он. — Будет очень тяжело. Очень. Особенно нескольким следующим поколениям. Придётся трудиться, коллеги. Всем и каждому. Без выходных и по много часов в сутки. Улучшений стоит ожидать, видимо, лишь в поколении четвёртом или пятом. Если, конечно, к этому времени на борту «Исхода» останутся люди. Вероятность гибели экипажа высока. Больше пятидесяти процентов.
— Понятно, спасибо. Теперь вы, генерал.
— Завтра я займусь составлением подробного плана. Погрузить на корабль пятьдесят тысяч человек не проблема, тем более что изрядная часть специалистов и так внутри. Проблема отобрать эти пятьдесят тысяч.
— Ваши рекомендации?
— Рекомендации… Насколько я понимаю, полетят специалисты и их семьи, те, кто внутри первого круга оцепления, так? А большая часть военных останется.
— Вы жалеете, что некем будет командовать? Боитесь остаться не у дел?
Лицо генерала затвердело, скулы сжались.
— Вам известно о такой вещи, как бунт? — сказал он, чеканя слова. — Это когда голодная толпа недовольных захватывает власть и начинаются резня и анархия. Вы знаете, как усмиряются бунты? Так вот, они подавляются. Штыками, господин начальник Проекта. А в замкнутом пространстве… Не слыхали никогда выражение «бунт на корабле»?
— Простите, — сказал Смирнов примирительно. — Я не хотел вас задеть. Нервы.
— Ладно, — голос генерала стал мягче. — Сколько у нас спецов?
— Точно не знаю, надо спросить главснаба. Но думаю, больше сорока тысяч.
— Значит, остаётся квота на десять тысяч военных, — задумчиво сказал генерал. — Даже меньше. Что ж, в создавшейся ситуации нам придётся оставить низшие звания. Полетят только офицеры.
— Нет, не офицеры, — Смирнов посмотрел на генерала в упор. — Офицеры останутся. Полетят военнослужащие-женщины независимо от званий. Завтра вы начнёте составлять список. Только возраста, способные к деторождению. И чем младше, тем лучше. На борту женщин должно быть больше, чем мужчин. Хотя бы в первом поколении.
— Сколько мы уже идём, Саня?
— Шестнадцать дней. Устала?
— Проголодалась.
— А нечего привередничать, — Саня улыбнулся и на секунду прижал девушку к себе. — Змей, видите ли, она не ест, крыс тоже… Ладно, лягу попозже, может быть, удастся пристрелить что-нибудь перелётное. Потерпи, Жанн, всего ничего осталось, день пути, может быть, два.
— Сань…
— Что, милая?
— Мне очень не хочется умирать. Раньше я относилась к мысли о скорой смерти спокойно. Но теперь, когда я с тобой…
Саня остановился.
— Мы не умрём… — сказал он и осёкся. — Прости. Я хотел сказать, что у нас есть шансы.
