И он пришел, этот час! Смерть цесаревича Ивана открыла дорогу к трону его брату Федору... Но тайная радость Бориса тут же омрачилась тревогой: после 12 лет супружества у Федора с Ириной все еще не было детей. После того как младший сын стал официальным наследником престола, его бездетность серьезно беспокоила Грозного. Пытаясь спасти будущее династии, отец несколько раз пробовал заставить царевича развестись, жениться на другой. Но... слабосильный и абсолютно безвольный Федор, до беспамятства любя Ирину, даже слышать не хотел о расторжении брака. Сама же Ирина Годунова благородством помыслов вовсе не была похожа на свою дальнюю родственницу Соломонию Сабурову, историю которой мы вспоминали в начале нашего повествования. Красивая, умная, властная, она имела огромное влияние на мужа и отнюдь не желала добровольно отказаться от достигнутого положения, сменив корону на монашеский куколь. Как писал старый историк, царевна «редко разделяла ложе своего хворого и целомудренного супруга, зато более часто являлась соучастницей его или даже заменяла его в исполнении верховной власти». Но главное, Ирина нежно любила брата, всегда и во всем поддерживая Бориса[611]. Иван Васильевич понял опасность, исходящую от пригретых некогда сирот. Однако понял слишком поздно.
Мучимый страшным предчувствием, царь незадолго до смерти коренным образом переработал текст своего завещания. Но в отличие от прежней, относящейся еще к 1572 г., эта новая редакция не сохранилась, была уничтожена почти сразу после смерти государя. Содержание ее (лишь частично) восстанавливается по пересказам, имеющимся в других источниках. Источниках, впрочем, тоже в некоторых случаях существенно противоречащих друг другу, что дает исследователям основания доныне вести спор о том, какова была последняя воля Ивана IV... И все же, как полагает большинство специалистов, основной смысл ее заключался в следующем: «Не питая иллюзий насчет способности Федора к управлению, Грозный поступил так, как поступали московские князья, оставляя трон малолетним наследникам. Он вверил сына и его семью попечению думных людей, имена которых назвал в своем завещании». Это были, во-первых, глава боярской Думы кн. Иван Мстиславский, во-вторых, прославленный руководитель обороны Пскова кн. Иван Шуйский, в-третьих, родной дядя царевича Федора по матери - Никита Романович Юрьев (брат покойной царицы Анастасии!) и, наконец, «худородный» оружничий Грозного (назначенный также «дядькой» - воспитателем малолетнего царевича Дмитрия) - Богдан Вельский, выдвинувшийся на первые роли еще во время опричнины. «Считают обычно, что во главе регентского совета царь поставил Бориса Годунова. Критический разбор источников обнаруживает ошибочность этого мнения»[612]. Годунов даже не был включен в список будущих опекунов, и не исключено, что именно этот вопиющий факт толкнул его, придя к власти, немедленно уничтожить завещание Грозного царя, ибо оно подрывало под ним почву. Оно жгло ему руки. И не только руки...
Между тем ясно видно, что столь круто изменить отношение к бывшему любимцу, к человеку, которому он раньше так доверял, государя заставила не мифическая «маниакальная подозрительность», а реальные обстоятельства. Неизменно поддерживая Ирину - как залог собственной близости к трону и власти, Борис всячески противодействовал разводу сестры с царевичем. Естественно, мог помешать он ему и в будущем. Потому-то царь и отказался сделать Годунова опекуном Федора, считает Р.Г. Скрынников. Примерно так же, исследуя историю возвышения царя Бориса, еще в 1970 г. писала О.А. Яковлева, полагая, что осуществление желания государя развести сына негативно отразилось бы на судьбе Годунова, и именно поэтому он в первую очередь мог быть заинтересован в скорейшей кончине Грозного и даже причастен к ней[613]...
Не случайно в знаменитой трагедии «Смерть Иоанна Грозного» А.К. Толстой так рисует последние минуты жизни самодержца, когда он говорит, обращаясь к Борису:
Ты... Ты...
Я понял взгляд твой!.. Ты меня убить... Убить пришел! Изменник!.. Палачей!.. Федор, сын!.. Не верь ему!.. Он вор!..
Но, в отличие от прекрасного русского писателя, картина смерти Грозного, передаваемая современным «телесказителем», увы, не столь впечатляюща и не так близка к исторической действительности. По привычке не упомянув ни об одном из вышеприведенных фактов, г-н Радзинский просто заявляет-. «Пришла смерть за Иваном, и сгнил грешный царь»... Неоднократно цитируя «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, автор и на сей раз опять предпочел пропустить очень важное его свидетельство - свидетельство, подтверждающее версию о том, что Грозный хотя и болел, но умер все же не своей смертью, а был именно отравлен...
А ведь этот хронист начала XVII века - «наблюдательный, хорошо осведомленный», составляя свой труд, и впрямь, как отмечает историк, «судил царей и подданных за их поступки, болел за судьбы родины. Грозного он не любил, осуждал его за безудержный гнев, за то, что он был скор на расправу»[614]. Но даже при всей этой нескрываемой антипатии отвратительного слова «сгнил» Иван Тимофеев в своем тексте не допустил. Очевидно, нравственный и интеллектуальный уровень был у него неизмеримо выше, чем у г-на Радзинского. Мудрый дьяк всегда помнил, что окончательный приговор любому, даже последнему из падших, вправе выносить только всевышний судия. Это и не позволило ему ни солгать, ни опуститься до злобного презрения. Кончину государя Тимофеев описывает следующим образом: «Жизнь же яростиваго царя, глаголют нецыии, прежде времени ближний сего зельства его ради сокращения угасиша: Борис, иже последи в России царь бысть, сложившийся купно с двемя в тайномыслии о убиении его с настоящим того времени царевем приближным возлюблюником неким, глаголемым Богданом Вельским»[615].
Как видим, «ближними людьми», убившими государя, прямо названы двое - Годунов и Вельский, как раз те, кто и был рядом с Иваном в его последние минуты. Имя третьего, доказывает, привлекая другие документы, исследователь В.И. Корецкий - Иоганн Эйлоф, который скорей всего являлся уже только «простым орудием» в руках двух вышеупомянутых заговорщиков[616]. Ибо англичанин Эйлоф, этот известный придворный врач (а по совместительству - крупный коммерсант, не раз отправлявший из России собственные корабли, груженные товаром), Эйлоф находился в прямом подчинении у Богдана Вельского - главы не только сыскного ведомства, но и Аптекарского приказа. По словам И. Массы, именно Вельский подал больному царю прописанное доктором Эйлофом питье, незаметно бросив в него яд, отчего царь вскорости умер»[617].
Совпадают с этими свидетельствами и показания о смерти Ивана Грозного, имеющиеся в мемуарах Джерома Горсея. Автор сей, хорошо знающий «не только о жизни русского, но и английского двора, где также процветали в то время коварство и жестокость, рисует, по сути дела, картину тайного заговора против Ивана IV. Не называя имен его убийц, подчас всего не договаривая, он между тем вскрывает побудительные мотивы действий заговорщиков»[618]. Кстати, среди них названы не только попытка Ивана развести сына, но и его собственное сватовство к английской принцессе Марии Гастингс, удачное осуществление коего тоже могло серьезно повредить высокому положению царского шурина. «Князья и бояре, - пишет Горсей, - особенно ближайшее окружение жены царевича - семья Годуновых (the Godonoves) были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения»[619].
Да, читатель, переговоры о женитьбе на племяннице английской королевы Елизаветы Иван Васильевич действительно вел в 1583 г. При помощи этого намечаемого союза государь хотел укрепить международное положение России после тяжелой Ливонской войны (а не удовлетворить всего лишь свою «старческую похоть», как считает г-н Радзинский). Но переговорам не суждено было завершиться. 18 марта 1584 г. на 53-м году жизни Грозный царь неожиданно скончался. Вот как, опираясь на русские и иностранные источники, реконструирует события этого рокового момента историк...
Хотя, по одной из легенд, волхвы предсказали государю смерть именно 18 марта - в Кириллов день, и сам царь прекрасно знал об этом предсказании, однако это никоим образом не отразилось на его психическом состоянии. Царский дворец жил обычной жизнью. Иван собрался в баню, а потому еще 17 марта дворцовый служилый человек Тимофей Хлопов в кладовой «взял к государеву делу два полотна тверских», как брал он полотняные простыни и 9 марта 1584 г. Кроме того, в оный же день (17 марта), гласят посольские книги, «царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии» «велел литовскому послу Льву Сапеге», задержанному до того в Можайске, «быть к Москве», собираясь дать ему аудиенцию. «Таким образом, и политическая, и бытовая жизнь Грозного шла по проторенной колее»[620].
