— Стыдись, Мортон! Ты же видишь, что перед тобой еще ребенок. Он и так-то обездоленный сирота, а ты еще хочешь… Послушай, дружок, — обратился он к Роланду, — ты рассказывал мне что-то о своих доблестях. Так вот, умеешь ли ты говорить правду?
— Да, когда она мне не во вред, — ответил Грейм.
— Сейчас она послужит тебе на пользу, тогда как ложь тебя погубит. Что ты слышал или уловил из нашего разговора?
— Очень мало такого, что было бы доступно моему пониманию, милорд, — смело отвечал Роланд Грейм, — за исключением того, что вы, как мне показалось, сомневались в верности рыцаря Эвенела, в чьем доме я вырос.
— А что ты сам мог бы сказать по этому поводу, молодой человек? — продолжал спрашивать регент, устремив на Роланда пристальный, испытующий взгляд.
— Это, — сказал паж, — зависит от положения того лица, которое стало бы порочить честь рыцаря, чей хлеб я ел столько лет. Если человек этот будет по званию ниже меня, я скажу ему, что он лжет, и подкреплю свои слова палкой; если равный мне — то я все-таки скажу, что он лжет, и схвачусь с ним на шпагах, коли только он примет вызов; а если выше меня — то… — Тут он сделал паузу.
— Продолжай смело, — сказал регент. — Что было бы, если человек, который выше тебя по званию, сказал бы нечто, задевающее честь твоего господина?
— Тогда я сказал бы, — ответил Грейм, — что он поступает дурно, клевеща на отсутствующего, и что мой господин может дать отчет в своих поступках всякому, кто спросит его о них, глядя ему прямо в лицо, как подобает мужчине.
— И это было бы сказано именно так, как подобает мужчине, — заключил регент. — Что думаешь ты об этом, лорд Мортон?
— Я думаю, — ответил Мортон, — что, если этот юный пройдоха обладает такой же изворотливостью, как один наш старый друг, на которого он похож как две капли воды лицом и выражением глаз, тогда между его словами и мыслями может быть большая разница.
— А на кого же, по-твоему, он так сильно похож? — спросил Мерри.
— Не на кого иного, как на нашего верного и надежного друга Джулиана Звенела, — ответил Мортон.
— Но этот юноша родом со Спорной земли, — сказал Мерри.
— Возможно, но Джулиан забирался далеко, когда охотился, и в погоне за хорошенькой ланью мог проделать путь во много миль.
— Да ну, — произнес регент, — это все пустое. Эй, Хайндмен, — позвал он пристава, — где ты, любитель совать нос куда не надо?
Пристав тотчас явился на зов, и Мерри сказал ему:
— Отведи этого юношу к его спутнику. Будьте оба наготове, — предупредил он Роланда, — чтобы по первому указанию сразу же отправиться в путь.
И, сделав жест, означавший разрешение удалиться, Мерри дал понять, что аудиенция окончена.
Глава XIX
И да и нет… И то же и не то…
К чему стремясь, чего ища, готов был
Я славою пожертвовать и жизнью:
Нет, все же нет! То был такой же призрак
Создания земного, с теплой кровью,
Как образы, которыми нас дразнят
Бесстрастные, пустые зеркала.
Старинная пьеса
Пристав с важным видом, плохо скрывавшим его раздражение, препроводил Роланда в комнату, расположенную ниже этажом, где паж встретился со своим приятелем сокольничим. Затем придворный чин вкратце объяснил им, что здесь будет их местопребывание вплоть до новых распоряжений его светлости; что они могут в положенные часы ходить в кладовую, в погреб, в винный склад и на кухню получать причитающееся им довольствие, в соответствии со своим званием. Эти наставления Адаму Вудкоку благодаря его давнему знакомству с придворной жизнью были понятны с полуслова.
— На ночлег, — сказал пристав, — вам придется устроиться в подворье святого Михаила, поскольку дворец сейчас переполнен слугами более знатных вельмож.
Едва пристав успел выйти за дверь, как Адам, сгорая от любопытства, воскликнул:
— Ну теперь, мейстер Роланд, выкладывай новости, высыпай все, что есть в мешке. Что сказал регент? Спрашивал ли он об Адаме Вудкоке? Все уладилось, или аббату Глупости достанется на орехи?
— По этой части все в порядке, — сказал паж. — А об остальном… Но что я вижу, черт возьми! Ты снял цепочку и медаль с моей шляпы?
— И как раз вовремя, потому что этот самый мошенник пристав с кислой рожей уже начал выспрашивать, что за папистское украшение ты на себя навесил. Клянусь обедней, еще немного, и золото было бы конфисковано ради спасения наших душ, как там, в Эвенеле, твоя побрякушка, которой теперь щеголяет миссис Лилиас, переделав ее на две пряжки для туфель. Вот что выходит из твоего пристрастия ко всякой папистской мишуре.
— Ах, мерзавка! — воскликнул Роланд Грейм. — Она переплавила мои четки в пряжки для своих неуклюжих копыт! Да они ей пристали как корове седло! Но черт с ней, пускай франтит! Я здорово изводил от нечего делать старую Лилиас, так пусть у нее останется память обо мне. Ты помнишь, как я налил ей в варенье уксуса в то пасхальное утро, когда они с почтенным Уингейтом собрались позавтракать вместе.
— Как не помнить, мейстер Роланд! Уингейт после этого целое утро ходил с перекошенной рожей. Всякий другой паж на твоем месте получил бы за такую выходку порцию розог в сторожке привратника. Но благосклонность миледи всегда спасала твою шкуру от побоев. Дай бог, чтобы ты стал не хуже, а лучше благодаря ее защите в подобных делах.
— По крайней мере я признателен ей за эту защиту, Адам, и рад, что ты напомнил мне о ней.
— Ну ладно, приступай к рассказу; излагай все по порядку, ничего не упуская. Куда мы должны отправиться теперь? Что сказал тебе регент?
— Ничего такого, что я мог бы передать, — ответил Роланд Грейм, качая головой.
— Ишь ты! — воскликнул Адам. — Как мы вдруг стали благоразумны! Ты за короткое время многое успел, мейстер Роланд. Сначала тебе чуть было не проломили голову, потом ты обзавелся золотой цепью, потом нажил себе врага в лице этого милейшего пристава с ногами, похожими на жерди, из которых Делают насесты для соколов; и, наконец, получил аудиенцию у первого человека в государстве, после чего ходишь с таким таинственным видом, словно привык высоко летать с той самой минуты, когда вылупился из яйца. Между нами говоря, я давно подозреваю, что ты как раз из таких птичек, что едва лишь вылезут на свет божий, так сразу же взлетают г. верх, еще с куском яичной скорлупы на голове, как, к примеру, каравайки, которых в землях монастыря святой Марии и в окрестных местах зовут прыгунками (эх, поохотиться бы на них снова!). Да сядь ты, парень! Адам Вудкок никогда не совал свой нос в то, что ему знать не полагается. Садись, садись, я сейчас схожу за едой. Дворецкого и эконома я знаю с давних пор.
