мне чуть ли ни на самом деле чудились затерянные в них капли слез моих несчастных соотечественников, принесенные с дальнего севера с онежских и ладожских берегов, через Неву сюда к моим ногам…
Нет, я не могу забыть, что люди там страдают и умирают по принуждению, исходя кровавым потом для осуществления на наших просторах не русских теорий и доктрин. Из моей задумчивости и своего рода даже оцепенения меня пробудило карканье вороны: я посмотрел, она сидела на изгороди из жердей, косо сложенных, как там за морем, в России, и каркала. И я опять вроде как бы умилился, — ворона была серая, как там в России, а не черная, как тут у нас в Западной Европе.
Серая ворона! Ворона, — ну кто из нас обращал на нее внимание, когда мы были там у нас в России. Само слово ворона выражало нечто пренебрежительное. А я не только обратил внимание, но даже умилился. Мои друзья будут читать про эту самую мою ворону и, может быть, слегка надо мною посмеиваться, а мне вовсе даже было не смешно. Грустно отошел я от берегов балтийских вод, отделяющих от меня запретные мне родные пределы, и побрел назад в ближайшую шведскую деревушку.
Рынок. Продают всякую всячину, как это полагается на всяком рынке или базаре. Рассеянно смотрю я на всё это и ничего не замечаю, хотя и вижу всё. Вдруг я останавливаюсь и пристально начинаю смотреть на один лоток, — да ведь на нем брусника! Простите, дорогие читатели, но я и брусники на видал на Западе тридцать лет. И почва, и климат там не те. Не смейтесь. Если же посмеетесь, то, и не отдавая себе даже отчета, над собой посмеетесь. Конечно, тотчас же покупаю я подходящую банку, потом бруснику, укладываю бережно, боясь, как бы не испортилась моя ягода в пути и везу ее «домой» жене в Западную Европу.
Жена у меня тоже русская, и тоже тридцать лет не видала брусники, не брусничного варенья, а брусники, настоящей, всамделишной брусники. Я знал: она будет рада, поймет меня и смеяться надо мной не будет — она друг настоящий и единомышленница.
А вот на днях попал я в Швейцарию, во что ни на есть самый горный ее район. Ну, хожу, значит, вечером по улицам городка и от безделья рассматриваю витрины лавок и магазинов. Красивые здесь лавки, в особенности продовольственные, так всё красиво и аккуратно преподнесено. Смотрю: на большом блюде — гора мелких черных ягод. Сначала я было и не обратил внимания: смородина, думаю, может быть, но потом, присмотревшись, мне показалось уж не черника ли? Не спросив лавочницу, я взял ягодку в рот — черника. Самая настоящая черника! Замечаю, что лавочница рассматривает меня с удивлением — странная была у меня, наверное, рожа… Вы скажете — опять тридцать лет? Да, тридцать лет не видал я черники. И не забыл — ягода-то это наша родная, «почвенная». Здесь ее в горах собирают. Опять, значит, банка, упаковка и страх — не скисла бы в пути «домой». А дома в перспективе — черничный пирог, тесто будет кое-где подмоченно-лиловое, а потом синие зубы.
Как тридцать лет тому назад! Я сказал — почва. Да, почва. Были мы с женой как-то в Пиренейских горах и пошли в лес собирать грибы. Набрали, значит, всяких, по российским признакам, подосиновиков, сыроежек, моховичков, подберезовиков, маслянок, и идем домой, предвкушая такое «отечественное», опять прошу простить за сентиментальность, грибное блюдо в сметане — в Пиренеях ведь коровы чудные, пасутся на зеленых отрогах гор. Встретил знакомых французов и с гордостью показали мы им нашу добычу. А они пришли в ужас — да ведь вы же ядовитых грибов набрали, разве можно, что вы делаете! Они, верно, даже подумали, что дикие всё же эти русские. А мы им говорим — эти грибы мы в России всегда ели и, видите ли, не умерли. А они возражают, что может быть это и так, но что здесь-то грибы эти ядовитые — почва не та, что в России. Мы стояли на своем, но насчет грибов стали сомневаться. Даже в «энциклопедический» словарь с иллюстрациями в красках смотрели; но от опасного эксперимента окончательно всё же решили отказаться. Так и выбросили грибы — почва.
Меня вот упрекают в сентиментальности и надо мною добродушно подтрунивают. А я, друзья, задам вам один вопрос и совсем даже практического свойства: скажите мне, пожалуйста, зачем нам всякие Жан-Жаки Руссо, Дидроты, Фурье[244], Кабэты[245], Энгельсы, Марксы и прочие западноевропейские ядовитые продукты, когда у нас есть наша своя, почвенная, исконная Россия? Не забывайте, господа, что нам есть на что оглянуться — тысячу лет стояла Россия и тогда лишь упала, когда у нее русскую почву выбили из-под ног.
Нет, я не сентиментален…
Западная Европа, 1952 г.
«Часовой» (Брюссель), май 1953, № 331, с. 24;
также «Суворовец» (Буэнос-Айрес), 1 ноября 1952, № 207, с. 3
Победа духа
Мой новый знакомый испанец, с которым мы приехали в Толедо, эту древнюю испанскую столицу, в первую очередь повел меня осматривать знаменитый собор «Сан Хуан де лос Рейес» (дословно: Святого Иоанна Королей), построенный в пятнадцатом столетии Католическими Королями — Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским, объединителями Испании. Их политически удачный брак объединил обе эти главнейшие провинции Испании, а затем общими объединенными усилиями была ими одержана решительная победа над маврами с изгнанием их из Андалузии. Собор этот, похожий скорее на дворец со своей наружной галереей статуй испанских королей, является священным свидетелем осуществления испанского единства.
По зигзагообразному лабиринту узких улиц этой средневековой испанской столицы мы начали медленно подниматься в гору. Порой, по мере продвижения, на фоне ярко голубого неба, средь просветов верхних этажей, показывался иногда грандиозный силуэт изувеченного взрывом замка — Альказара Толедского, места действия одной из самых героических эпопей человечес кого духа. На вратах его Габсбургские двуглавые орлы, так напоминающие наши императорские, строителя этой крепости Карла Пятого, императора Германской Священной Римской Империи.
В начале гражданской войны Толедо оказалось в районе занятом красными. В Альказаре укрылось около тысячи человек, главным образом юнкеров помещавшегося здесь военного училища, солдат, штатских, а также женщин и детей. Организовал защиту замка от двенадцати тысяч красных, обладавших довольно многочисленной артиллерией, полковник Москардо[246]. У защитников не было ни артиллерии, ни ручных гранат, располагали они всего лишь четырьмя устаревшими пулеметами, да винтовками и патронами в
