такова, и я это сам видел, что он «поднимает на рога» и лошадь, и всадника, что, разумеется, требует с его стороны страшного физического усилия. Но чтобы прыть в нем, сохрани Бог, не проходила, его заманивает на себя очередной мучитель и, надо сказать, с необычайной ловкостью и жутким бесстрашием, всаживает в шею несущегося на него быка короткие дротики, которые, болтаясь в рваном мясе, причиняют невероятную боль несчастному животному. Иногда, для большей эффективности мучения, около острия дротика воспламеняется особое горючее вещество. После неоднократных повторений этого эксперимента, бык, дошедший до пароксизма ярости, начинает бросаться во все стороны без разбора. Дыхание спирается у него в груди, и он заметно начинает терять силы. В этот вот момент наступает его поединок с матадором, то есть с человеком со шпагой в одной руке и красным полотнищем в другой.
Человек, натренированный на подобие акробата-гимнаста, держа ее в бок от себя, сует прямо в нос быку красную тряпку. Вот тут-то и начинается обман. Бык, ослепленный злобой, бросается на красную тряпку, не замечая человека. Точно так же, как человеки, ослепленные любовью к той же красной тряпке, бросаются в ее объятия, не замечая за ней социализма. Этот свежий человек, только что вступивший в поединок, и начинает проделывать с выбившимся из сил животным весь положенный по ритуалу «боя» репертуар, пропуская мимо себя рога разъяренного животного на расстоянии чуть ли не сантиметра, становясь к нему во всевозможных традиционных положениях.
Моменты, действительно, захватывающие дыхание зрителей. Наконец, бык, совершенно выбившийся из сил, останавливается и тупо, с отчаянием смотрит на человека, который начинает прицеливаться ему шпагой в затылок. Наступает «последний и решительный». Бык в отчаянии, с последним усилием опустив голову, собирается кинуться на своего врага, который в этот момент всаживает ему в шею около хребта шпагу до рукоятки. Животное качается и падает мертвым. Во время перипетий этих жутких схваток быка с людьми и лошадьми зрители бурным ревом выражают свое одобрение или порицание. Со стороны человека проявляется непередаваемый героизм и добровольная игра со смертью. Иногда она бывает с обратным исходом…
Ave, Caesar, morituri te salutant![257]
II
Кроме разговоров с местными жителями при случайных встречах в гостинице, в ресторане, в магазине, на улице, — я ведь не приехал в Испанию с официальной миссией, когда меня стали бы принимать представители ее ведущих кругов и сообщать мне свою правительственную точку зрения, — я сразу же направился для сбора информаций к газетным киоскам и витринам книжных магазинов. В киоске я увидел газеты и журналы всех стран и народов, даже социалистические, но ни одного коммунистического издания — коммунизм в Испании объявлен вне закона и считается преступной организацией уголовного характера, то есть тем, что он и есть на самом деле. В книжных магазинах я нашел переведенные на испанский язык произведения писателей, которые можно видеть в любом демократическом государстве. Прежде всего мне бросилось в глаза произведение Бронштейна — Льва Троцкого: «Сталин», причем на прекрасной обложке в красках помещены рядышком, так сказать в трогательном единении, портреты обоих живодеров, не поделивших шкуру ими убитого (увы) медведя. Тут же «Капут» Малапарте[258]. Из произведений Стефана Цвейга[259] можно узнать «Историю испанского анархизма».
Переведен и Кравченко[260]. Мемуары Черчилля и Эйзенхауэра[261] выставлены повсюду. Нет, всё что угодно, но никак нельзя утверждать, что испанцы каким-то железным занавесом отрезаны от ближайшего своего «демократического окружения».
Бросается в глаза большое строительство: жилые и коммерческие помещения, общественные здания, целые новые улицы, церкви, широкие выездные дороги во всех направлениях.
Перекусив, держим путь на Мадрид. По мере удаления от города, пейзаж делается похожим на какое-то высохшее пространство желто-коричневого цвета, какие-то суглинки, камни, с редким вереском, без признаков воды и жизни… И так многие и многие десятки километров.
Изредка попадается деревня, построенная из камня цвета окружающей ее земли, не отличающаяся ничем от безотрадной перспективы. Лужа воды, стадо баранов, цвета той же глины, ни деревца, ни земли, ни клочка тени… Если зимой пройдут дожди, то пашни там, где они возможны весной покроются зелеными всходами, дадут скудный урожай, а к середине лета вновь лишь пучки высохшей мертвой травы. Полупустынный, безотрадный, бедный край Испания… Арагона…
Я пристально гляжу вперед и с удивлением начинаю вдруг замечать очертания колоколен и церквей. По мере приближения как бы вырастающих из земли, принимая контуры… московского кремля: не веря своим глазам, я всё же начинаю уже отличать подобие колокольни Ивана Великого, будто бы даже и кремлевские стены, и башни также, и, подъезжая ближе, окружающий их город, реку и мост. Резкий, сухой треск сзади машины прерывает сказочный мираж. Останавливаюсь. Слезаю. Лопнула рессора, — какая досада! Обращаю мой взор вновь в сторону взволновавшего меня города-видения и, зачарованный, уношусь в небытие. На краю шоссе замечаю придорожный стол с надписью: Сарагоса.
— Можем ли мы быть чем-нибудь вам полезны? — как сквозь сон услышал я французский язык с сильным испанским акцентом. Только теперь я заметил стоящую рядом машину.
— Очень благодарен; скажите имеется ли тут механик, чтобы починить сломанную рессору?
Следуя за их машиной, я приезжаю в гараж с хорошо оборудованной мастерской. Через три часа можно будет ехать дальше.
Любезно оказавшие нам содействие испанцы-доктор и его жена, приглашают нас к себе выпить чашку кофе и рюмочку анисового ликера. Они объясняют — поразившая меня каменная громада с соборами и колокольнями — монастырь Божьей Матери Пилар, покровительницы Испании.
По преданию, девятнадцать веков тому назад апостол Иаков привез сюда и водрузил на этом месте деревянную статую Мадонны. Ежегодно, 12 октября вся Испания торжественными богослужениями и крестными ходами отмечает день своей Заступницы, и в то же время правит праздник своего национального сознания, своей особой испанской сущности и своей многовековой испанской культуры. Незаметно разговор переходит на политические темы. Любезные хозяева начинают жаловаться на диктатуру Франко, отсутствие выборного представительства и элементарных свобод.
— А где же есть свобода? — атакую я.
— Как где? В демократических странах.
— Поверьте, не больше, чем у вас в Испании. И при этом всё основано на фикциях.
— Помилуйте, что вы говорите, ведь там народ голосует, сам решает свои судьбы и выбирает свое правительство, не то, что у нас.
— Что народ голосует, в этом нет никакого сомнения, а вот, что он решает свои судьбы и выбирает свое правительство, так это-то и есть фикция. Управляет вовсе не народ в целом, как это было, например, в городах-республиках древней Греции
