Станция метро «Сталинград» находится в квадрате А-3, между станциями «La Chapelle» и «Colonel Fabien».
Это синяя ветка.
Теперь Елизавета будет изучать Париж! Каждое коленце метрополитена, каждую улицу — квартал за кварталом.
А на белых, гладких, как шелк, листках Молескина можно рисовать сапоги. Громадное количество сапог! О, да, это будут эпохальные сапоги, единственные в своем роде, они поставят Елизавету Гейнзе в один ряд со многими выдающимися дизайнерами обуви. Но пусть выдающиеся дизайнеры не скрежещут зубами по поводу гипотетического конкурента —
сапоги для Елизаветы всего лишь хобби.
А пока нужно спрятать волшебный блокнот подальше, вдруг его увидит тот, кому его видеть не положено, Шалимар — в первую очередь. Стоит только Шалимару наткнуться на Молескин взглядом, как она тотчас же захочет его заграбастать. Ведь Париж — любимый город ослепительной красотки Шалимара. Ее непреходящая dream, где можно пережить огромное количество adventures. И кроватка пригодится всенепременно, куда же без нее!..
Шалимар опаздывала уже на пятьдесят минут, и это был ее новый личный рекорд.
С величайшими предосторожностями Елизавета сунула Молескин в сумку и теперь прикидывала: дать Шалимару еще десять минут, доведя таким образом иррациональное ожидание до часа или сваливать немедленно.
Так и быть, Шалимар. Фора в десять минут тебе обеспечена.
После чего Елизавета с чистой душой отправится домой изучать Молескин.
Через восемь минут она выдвинулась к стойке, расплачиваться за капуччино и меланхолично сожранный в ожидании Шалимара-Годо яблочный штрудель. А когда вернулась, чтобы забрать сумку с арафаткой, увидела…
Что же такое она увидела, от чего кровь прилила к лицу и, наоборот, отхлынула от сердца, лишив его таким образом привычной среды обитания и заставив задыхаться и корчиться, широко разевая рот?
Инопланетного дельфина.
Да-да, это был инопланетный дельфин.
Не ряженый, как ТТ, а самый настоящий. Быть может, тот самый, о потере которого ТТ так скорбела в своих лучших, еще не снабженных кондиционером, песнях.
Быть может, тот самый, которого она увидела когда-то в океане и чей образ решила украсть, наивно полагая, что никто не заметит обмана, подмены.
Инопланетный дельфин был высоченного роста, никак не меньше метра девяносто. Он стоял к Елизавете спиной и, о боги, что это была за спина!..
Прямая, гордая, облаченная в неподражаемую джинсовую куртку бледно-голубого цвета. Из ворота куртки торчал черный капюшон, а волосы дельфина, наоборот, были белыми. Целая копна белых спутанных волос. На его плече висел рыжий кожаный рюкзак — в тон к таким же рыжим ботинкам.
Только крайняя необходимость заставила Елизавету приблизиться к дельфину, стоявшему как раз между ней и ее сумкой с арафаткой. Всего-то и надо было, что аккуратно, стараясь не слишком бросаться в глаза, обойти дельфина с тылу, взять лежащую на диванчике сумку и молча, и — по возможности — с достоинством удалиться.
Елизавета так и поступила. Но когда сумка наконец-то перекочевала к ней в руки, произошло непредвиденное.
— Простите, девушка, — сказал инопланетный дельфин. — Вы случайно не видели здесь черный блокнот?
Его голосу могли бы позавидовать исполнители ведущих басовых партий в опере; не смотри на него, не смотри, приказала себе Елизавета, иначе превратишься в пепел, в соляной столп. И следа от тебя не останется.
— Черный блокнот на резинке… Вам не попадался?
Только теперь до Елизаветы дошло, что он имеет в виду Молескин. Конечно же, если кто и мог забыть его здесь — так это он. Это ему (не смотри на него, не смотри!) принадлежат все places, dreams, adventures; ему же принадлежит станция метро «Сталинград», и другие — «La Chapelle», «Colonel Fabien», и далее, со всеми остановками.
Может быть — он и есть полковник Фабьен (если Елизавета, руководствуясь полузабытым школьным английским, перевела правильно). Вряд ли во французском «colonel» означает что-то другое, означает ефрейтора или рядового. Чем прославился полковник Фабьен?
Всем.
Сказать, что это она прибрала к рукам дельфиний Молескин, — невозможно. Сказать — все равно что прослыть в глазах беловолосого не просто толстой жабой, а толстой жабой-воровкой. Ну надо же! Она сто лет не думала о себе, как о толстой жабе, и вот пожалуйста!.. Вдруг он своим восхитительным басом попросит показать содержимое сумки? Она не сможет противиться (да и как противиться воле инопланетного дельфина?). И когда Молескин все-таки найдется… Ужас, стыд!.. Плюс никчемность всей последующей жизни, отравленной угрызениями совести. Вот и получается: сказать — невозможно, но не сказать — еще хуже. Потому что это будет величайшая низость на свете. Amsterdam, Barcelona, Berlin, Dublin, Lisboa, London, Madrid, Milano, Praha, Roma, Wien сражались за право обладания инопланетным дельфином, но победил Париж. И вот теперь победителя лишают заслуженной награды. По воле одной-единственной, непонятно откуда прискакавшей толстой жабы.
Так быть не должно.
— Черный блокнот? Я видела… Я взяла его… Хотела отнести на стойку, сказать… Сказать, что кто-то забыл… Очень хорошо, что вы вернулись. Вот, держите.
Не смотри на него, не смотри!
— Просто здорово! Я, честно говоря, не думал, что он найдется. Спасибо вам большое.
Голос дельфина покачивает Елизавету, как на волнах. Он — река и лодка одновременно. Но это настоящая река и настоящая лодка, не ряженые, не бутафорские. Пальцы у дельфина (они лежат на шероховатой коже блокнота) — длинные, твердые и очень красивые. Не то что Елизаветины — со стрижеными под корень ногтями. Надо побыстрее убрать их с Молескина, чтобы полнейшее их несоответствие, вопиющий диссонанс, не ранили еще глубже и без того деморализованное сердце.
— Можно угостить вас кофе? — неожиданно предложил дельфин.
Не смотри на него, не смотри!
— Нет-нет… Я только что выпила кофе. Я спешу. Мне пора.
— Кофе и десерт. В знак благодарности. Согласны? Ну вот, началось. Десерт не как десерт, а как самая обыкновенная издевка. Подколка. Хорошо замаскированная ловушка для наивной толстой жабы. И этого фиаско, этого охотничьего триумфа (когда ом наконец случится) Елизавета Гейнзе точно не переживет.
— Спасибо. Но мне и правда пора.
— Я не могу вас отпустить. Глупо звучит, да?
— Подозрительно. Я же отдала вам блокнот. Черт возьми!.. Думаете, я хотела его украсть?
— Думаю, нам нужно познакомиться. Для начала. Должен же я знать, кого мне благодарить за находку.
— Это лишнее, поверьте.
— Меня зовут Иван. А вас?
Не смотри на него, не смотри!
— Ну, хорошо. Я Елизавета. Теперь мне можно идти? Никогда еще Елизавета не попадала в такое дурацкое положение, она чуть не плачет. Но дельфину, похоже, совершенно наплевать на Елизаветины страдания. Он резвится в волнах, высоко подпрыгивает, обдавая солеными брызгами все вокруг.
Она не должна смотреть на него, это смерти подобно.
Она не должна, но все равно смотрит.
Так и есть. На щеках дельфина тучами клубится легкий пух. Губы похожи на разряды молний, нос — на приближающийся к беззащитной деревушке торнадо. В темно-васильковых глазах закипают водовороты, на лбу происходят тектонические подвижки как при сильном землетрясении. И весь он — самое настоящее стихийное бедствие.
Жертва которого — она, Елизавета. Далеко не первая и не последняя. Счет идет на сотни, может быть — на тысячи. Не нужно было смотреть на него. Но теперь уже поздно не смотреть — и она смотрит, смотрит.
Самое удивительное, что и дельфин смотрит, не отрываясь. Даже голову набок склонил.
— Этого не может быть, но это правда, — неожиданно сказал дельфин. — Такое только в кино случается, а я подобного рода кино терпеть не могу. Не хожу на него никогда.
— А я люблю кино. Всякое, — неожиданно сказала Елизавета. — Но в основном то, где все кончается хорошо. Полагаю, что именно оно тебе и не нравится.
— Точно. Но я, пожалуй, пересмотрю свои взгляды.
— Так чего не может быть? Ты не объяснил.
— Не может быть, что это ты. Но по всему выходит, что — ты. Я тебя знаю.
— А я тебя нет.
Странно, но в словах, которые они (в основном — дельфин) произносят, гораздо больше всяких смыслов, чем кажется на первый взгляд. И гораздо меньше подводных течений. Но главное — им можно доверять; они не вытащат исподтишка палку, чтобы размозжить голову толстой жабе. Они вообще не видят жабы. В упор.
— Я тебя видел, — речь явно идет не о жабе.
— А я тебя нет.
— Это понятно. С чего бы тебе было меня замечать?
