Возможно, Молох есть в числе абонентов, которые остались в телефоне девочки, но там он обозначен не цифрами, а словами: «Нет номера». На какой-то заправке ему заливали бензин. В какой-то аптеке он покупал детское масло. Он — пользователь Интернета. У него паспорт с московской пропиской. У него диплом о высшем образовании, не исключено, что красный диплом. Он положительный, законопослушный гражданин. Автовладелец и ответственный квартиросъёмщик. В ближайшее время он убьёт следующего ребёнка.
Ганя трусил по площадке, энергично нюхал твёрдую землю, поднимал лапу и метил клочья прошлогодней травы. Для него это было чем-то вроде вечерней программы новостей. Собачий нос жадно вбирал информацию: что здесь произошло за долгий день. Кто забегал из знакомых, из чужих; из домашних и бродячих. У кого течка, и какие в этом смысле лично у него, у красавца Гани, пса в расцвете кобелиных сил, могут быть перспективы. Пару раз он подбегал к Диме, тыкался носом ему в ладонь, улыбался, размахивал хвостом. «Видишь, я был прав, как всегда. Тебе самому нравится гулять, и домой совсем не хочется».
Соловьёв гладил его кудрявую голову, что-то бормотал. Он почти отключился. Было тихо, тепло в старой куртке. Усталость и недосып навалились разом. Наверное, он просидел бы так ещё час, если бы не резанула по мозгам оглушительная музыка из проезжавшей машины:
Детские глаза и мамина помада,Ты не торопись взрослеть, не надо!
Голос певца Валерия Качалова звучал на весь переулок, и Диме показалось, он сейчас оглохнет. «Опель»-металлик промчался и исчез за поворотом, а шлейф шлягера все ещё развевался на сумасшедшем ночном ветру. Соловьёв встал, потёр кулаками глаза, оглядел площадку. Гани нигде не было. Он позвал собаку, но в ответ услышал только далёкий отголосок музыки и вой ветра. Впрочем, был ещё третий звук. Быстрый сухой шорох.
В дальнем тёмном углу площадки он разглядел Ганю, который медленно пятился задом, в игривой позе: попа вверх, передние лапы косо упёрты в землю. Подлец прекрасно слышал, что к нему обращаются, небрежно помахал хвостом, но даже не соизволил оглянуться. Он был занят. Он тащил из-под ограды что-то большое и шумное, тянул изо всех сил, а оно тянулось туго, не кончалось, не хотело вылезать целиком.
— Ганя! — в очередной раз позвал Соловьёв и добавил к этому короткий тройной свист, условный сигнал, на который пёс обязан откликаться сразу. Но не откликнулся. Продолжал упорно тянуть. И вытянул. Резко отскочил, от неожиданности чуть не упал, радостно размахивая хвостом, хотел побежать к хозяину, показать добычу. Но добыча вдруг встала дыбом, затрепетала на ветру и раскрылась, как парашют.
Это был большой кусок полиэтилена. Очередной порыв ветра упаковал Ганю в полиэтилен, как чемодан в аэропорту. Пса облепило целиком, он стал отчаянно биться и запутался ещё сильней. Соловьёв бросился к нему, попытался распутать, увидел, что пасть и нос у Гани закрыты пластиком, хотел разодрать ногтями, но пластик был слишком плотный, к тому же мокрый и скользкий.
Ганя начал задыхаться. В карманах куртки не было ничего острого, кроме ключей от квартиры. Именно они спасли пса. Соловьёву удалось проделать отверстие возле морды. Дуралей смог дышать. А потом уж хозяин распутал его целиком.
Домой шли молча. Ганя поджал хвост. Соловьёв поджал губы. В лифте пёс ткнулся мордой хозяину в руку, помахал хвостом.
— Отстань, — сказал Соловьёв, — я не хочу с тобой разговаривать. Ты взрослый пёс и должен соображать, что делаешь.
Если бы Ганя мог говорить, он бы ответил:
— Прости. Я всё понял. Я больше так не буду. Но знаешь, это было дико страшно, когда я запутался и стал задыхаться.
* * *
Странник открыл глаза и уставился в темноту. Поспать удалось не более двух часов. Его колотила дрожь. Ему необходимо было действовать, прямо сейчас, сию минуту. Он потерял много сил, пока разыгрывал спектакль перед старым учителем, и потом, когда застрял между стенами домов. Он испытал настоящий ужас, и все его существо требовало утешения, новой порции биоплазмида.
Яркими быстрыми вспышками, словно кто-то стрелял в темноте, замелькали перед ним образы пленённых ангелов. Мальчик, бегущий с криком «Мама! Мамочка!» к дохлой самке гоминидихе. Девочка, совсем маленькая, которую он не видел, но легко мог представить.
Странник лежал, смотрел в потолок и бубнил, тихо, монотонно произносил свои бесконечные монологи. Был период, когда он записывал эти откровения на плёнку, уверенный, что говорит не он, а некий древний дух, удостоивший его своим божественным вниманием. Потом другая, реальная его половина, поняла, что держать в доме кассеты с записями опасно. Он стал уничтожать плёнки. Последнюю сжёг сегодня утром. Она была самая ценная. На ней он запечатлел начало осознанного выполнения своей великой миссии.
С 1983-го по 1986-й ему удалось спасти пятерых ангелов.
Слепые сироты, маленькие гоминиды, были предоставлены самим себе. В тёплое время года они иногда возвращались из волчьего логова в свой интернат пешком, одни, без взрослых. Они хорошо знали окрестности, им, слепым, было всё равно, ночь или день. А взрослых особей, которые их употребляли, не волновало, дойдут они или нет. Этих взрослых уже ничего не волновало. Они напивались и храпели.
Дети шли по широкой тропинке, огибавшей озеро. Путь пешком был значительно короче, чем на машине, по шоссе. Обычно они передвигались гуськом, по три-четыре человека. Старший шёл впереди, легко постукивая белой тростью по земле, по вздутым корням деревьев. Остальные — за ним, ориентируясь на звук его шагов.
Собственно, всё и началось с этого странного ночного шествия слепых детей.
Из-за постоянной бессонницы он часто отправлялся гулять глубокой ночью. Ему необходимо было двигаться, ходить, просто переставлять ноги. Оставаясь один в лесу ночью, он мог отчасти утолить жажду действия, дать волю своему воображению. В сотый, в тысячный раз он проигрывал в памяти сцену на чердаке, доходил до экстаза, до исступления и, опомнившись, вдруг обнаруживал, что сжимает руками тонкий ствол молодой берёзы, как будто это шея самки гоминида.
Дерево качалось, шумело листьями, и ему чудилось, что это шумят крылья освобождённого ангела.
И вот однажды, сквозь шорох листьев, сквозь таинственные звуки ночного леса, прорвались живые детские голоса. Он притаился, спрятался и увидел сквозь кусты странную процессию. Ночь была светлая, полная луна освещала их лица, застывшие глаза. В какой-то момент он испугался, что они заметят его.
Они остановились, но заметить никого и ничего не могли. Зато они его услышали. Старшая девочка громко спросила:
— Кто здесь?
Он перестал дышать, притворился мёртвым, как это делают хищники, чтобы обмануть жертву.
Последней шла самая маленькая девочка, лет семи. Она отстала, выронила что-то, присев на корточки, шарила в траве. Другие прошли немного вперёд, она окликнула их, чтобы подождали. Он не решился напасть. Детей было четверо. Со всеми он бы не справился, другие могли убежать, поднять шум, позвать на помощь.
Но с той ночи в конце мая прогулки его обрели смысл и цель. Он кружил вокруг интерната, вокруг озера. Круги сужались. Не осталось ни одной молодой берёзки на берегу, чей тонкий ствол не был бы исцарапан его короткими крепкими когтями. Нежная береста впитывала пот его ладоней.
Он почти постоянно пребывал в царстве света, и с непривычки глаза его слепли, мысли путались. Опомнился он, когда его заметил и окликнул охранник большого дома. Лица не видел, узнать Странника никак не мог, разглядел только силуэт. Странник ускорил шаг, но не побежал. С тех пор стал осторожней.
Во время очередной поездки в Москву в театральном магазине Странник купил несколько разных накладных усов, бород, париков, набор грима. На рыночной барахолке набрал всякого безобразного тряпья и обуви. Все это сложил в спортивную сумку и спрятал в багажник.
Первой его жертвой, мерзкой и совершенно бессмысленной, стал голый пьяный генерал.
Потом он подкараулил девочку. Она собирала первую землянику у забора, с тыльной стороны территории интерната, там, где не было сторожа, и вообще никого. Он долго наблюдал, как слепой ребёнок, сидя на корточках, медленно ощупывает траву, земляничные кусты, как будто играет на фортепьяно. Лёгкие чуткие пальцы едва касались белых цветов, находили и срывали редкие, бледно-зелёные, с розовым бочком, ягоды.
— Вкусно? — спросил он, присев рядом с ней на корточки.
— Да. Очень. Хочешь? — Она протянула ему несколько земляничин на ладони.
Он взял их ртом, и жгучая волна прошла внутри его тела, когда он прикоснулся губами к тёплой коже.
Слепые сироты были доверчивы, в любом новом взрослом им мерещился тот, кто захочет удочерить, усыновить, взять в семью или вообще окажется родным. Самые маленькие спрашивали каждую женщину: «Ты моя мама?» И каждого мужчину: «Ты мой папа?» Только мужчин в волчьем логове они об этом не спрашивали.
