оказалась слишком сложной для него.
В то утро была назначена моя первая встреча с моим учебным куратором Эйданом Беркли. Мне предстояло специализироваться в английском языке и литературе. Я очень нервничала перед этой встречей.
— Ну, как ваши дела? — спросил мистер Беркли, жестом предлагая мне сесть в большое кожаное кресло, из которого ему сначала пришлось убрать стопку газет и журналов.
— Разбираюсь с жильем, — ответила я. — А помимо этого пытаюсь знакомиться с колледжем.
Профессор Беркли сразу приступил к делу, назвав четыре курса, которые мне предстояло посещать до конца года. Он сказал, что, как ему кажется, мне особенно понравится курс англоирландской поэзии, который ведет профессор Кеннелли, и семинар о Джойсе профессора Норриса. Затем, дав понять, что у него много дел, мистер Беркли предложил мне без стеснения обращаться к нему, если возникнут какие-либо проблемы… неотложные, да и любые.
Заселяться в гостиницу было еще рано, и я, чтобы убить время, решила пообедать в пабе студенческого союза. Рут была за стойкой, с горящей сигаретой в зубах, наливала пиво.
— Как дела у Элис? — спросила она, когда я вошла. — Молодец, что дала вчера отлуп Шону. Вот ведь болван, ему все равно к кому клеиться, хоть к пожарному гидранту.
— Спасибо за комплимент. Шон сам рассказал, что было вчера вечером?
Не успела Рут ответить, как у меня за спиной раздался голос:
— В Дублине даже у улиц есть уши.
Обернувшись, я увидела молодого человека, худого и будто состоящего из одних углов.
— Это говорит глас Ольстера, — ухмыльнулась Рут, — Ольстера, в котором никто ни о ком слова дурного не скажет и даже плохо не подумает.
— Ты правда оттуда? — спросила я.
— У тебя такое выражение лица, будто я радиоактивный.
— Извини… не думала, что у меня такая шаблонная реакция.
— Просто дай угадать: ты «из-за моря», никогда раньше не встречала никого из Северной Ирландии, и тебе кажется, что мы все должны носить балаклавы и размахивать армалайтами[74].
— Я не знаю, что такое армалайт.
— Повезло тебе. Меня зовут Киаран Кигг.
Парень меня заинтересовал: мне очень понравились его густые черные волосы, подстриженная бородка и очки в тонкой проволочной оправе. Акцент у него был другим — немного жесткий, грубоватый, с характерным выделением дифтонгов.
Я назвала себя и, попросив Рут налить мне пинту пива, села рядом с Киараном, гостеприимно указавшим на стул.
— Ты знала, что Жан-Поль Сартр однажды официально заявил, что его любимое курево — сигареты «Свит Афтон», производимые в Дандолке?
— Потому ты их и куришь?
— Возможно. Попробуй.
Я взяла предложенную сигарету, постучала обоими концами по столу, стянула еще и спичку и подожгла ее, чиркнув об стол. От первой же затяжки на глазах у меня выступили слезы.
— Крепкие, однако, — сдавленным голосом заметила я.
— За то экзистенциалист их и полюбил.
Я подняла свой стакан, и Киаран чокнулся со мной.
— Слонче, — сказал он.
— Слонче, — повторила я, пытаясь воспроизвести его произношение.
— Неплохо для американки, только что сошедшей на берег с палубы. Так почему ты решила приземлиться с Тринити среди суровой зимы?
— Так, разные личные причины.
— Элис Бернс — женщина-тайна.
— Я так просто карт не раскрываю.
— Элис Бернс — женщина — великая тайна.
— Любовные перипетии в пересказе всегда выглядят банальными.
— Подозреваю, Тристан и Изольда с тобой не согласились бы. Она, кстати, была ирландкой. Рихард Вагнер, этот закоренелый предшественник наци, хорошо знал кельтскую мифологию. И оперы писать умел, надо отдать ему должное, даже несмотря на то, что большая их часть длится по пять часов.
— Ты на каком курсе в Тринити?
— На втором.
— Я тоже.
— Нам суждено состариться вместе, Элис.
— Это замечание я оставлю без ответа.
— Потому что я тебя поразил?
— Потому что чувствую, что ты меня проверяешь.
— Проверяю? На что же?
— Дай мне день-другой, чтобы я это поняла, и тогда, возможно, мы вернемся к этому разговору.
— Это было бы приятно. А как меня найти, ты теперь знаешь — когда я не на лекциях, мой офис за этим самым столом.
— Я запомню.
Допив свое пиво, я встала, собираясь уходить. Киаран тоже поднялся и, взяв меня за руку, сказал:
— Надеюсь, что вскоре мы продолжим беседу.
В такси, куда я загрузилась с чемоданами, по пути к гостинице на Лоуер-Лисон-стрит я поймала себя на мысли, что прокручиваю в памяти наш разговор и мысленно повторяю: он симпатичный, обаятельный и определенно чертовски умен. Но после всего пережитого за последние несколько месяцев меньше всего мне сейчас был нужен новый бойфренд, тем более через семьдесят два часа после моего приземления. Однако мне понравилось остроумие этого парня и то, как он демонстрировал свой интеллект, не скатываясь в позерство, как нередко случалось с Дунканом Кендаллом. Дункан! Вот кого я давно не вспоминала и с кем даже не смогла попрощаться, покидая Боудин. Почему он вспомнился мне именно сейчас? Не потому ли, что Киаран Кигг был его североирландским двойником?
— Не говори ерунды, — сказала я себе, а такси тем временем затормозило напротив входа в георгианский дом.
Дверь была темно-зеленой, с ярко-начищенным латунным молотком посередине. Таксист помог мне вытащить вещи. Я дважды постучала в дверь. Она открылась. В проеме стоял худой мужчина в коричневом бархатном пиджаке, темно-коричневых твидовых брюках и галстуке в тон. Он приветственно поднял руки мне навстречу.
— Так вы и есть та самая девушка, которую характеризуют как возмутительницу спокойствия? — улыбаясь, спросил он.
— Вижу, моя дурная слава бежит впереди меня, — ответила я в тон ему.
— Что ж, в этом доме возмутителям спокойствия всегда рады.
Оказавшись внутри, я залюбовалась: стены входного тамбура были выкрашены в темно-зеленый цвет, а вестибюль оклеен велюровыми обоями такого же цвета, как пиджак на Дезмонде Кавана. Красивая, ухоженная мебель — вся из массива дуба и красного дерева, с обивкой из вышитой ткани. На стенах были развешены на длинных металлических тросиках фотографии, сделанные в основном на рубеже веков. С портретов девятнадцатого века взирали величественные мужчины и красивые дамы. Были здесь и гравюры с изображением больших загородных домов. Повсюду горели свечи, в воздухе витал аромат благовоний. В большом камине ярко горела груда древесного угля. Мне показалось, что я попала в театральную декорацию — такую, в которой мне будет хорошо и спокойно.
Поразительно, как иногда нам случается провести целый вечер в обществе совершенно незнакомого человека, а разговор, переходящий от легкой болтовни к обмену подробностями о работе, семье, сиюминутных и важных делах, не иссякает. Дезмонд Кавана показался мне человеком одиноким и разговорчивым. Позже, живя в Дублине, я нередко слышала,
