переднем вестибюле помещения, открытый зал, который играет ключевую роль в формировании духа центра, представленная у главного входа доска объявлений, уведомляющая о текущих мероприятиях, различные вывески и баннеры, развешанные вокруг, граффити и фрески, заполняющие подвальный уровень, и множество мастерских, направленных на получение
DIY-знаний и совместное изготовление, – все эти различные аспекты сплетаются воедино, выражая практику композиции, которая переходит от того, как тела занимают пространство и делают его инклюзивным, к творческим процессам, в которых материалы обрабатываются в свете вопросов совместного использования и устойчивости.
Что меня интересует, так это способы формирования общего духа и социальной чувствительности через расположение стульев и проходов, знаков и объектов, встреч и мастерских – практики освоения времени и пространства, критически организованные так, чтобы учесть возможности и вызовы, которые лежат в основе горизонтальности. Они становятся актами композиционирования, одинаково эстетическими и коммунальными, теоретическими и материальными. Ассамбляжами и конструктами, которые сводят вместе найденные и созданные объекты и в конечном счете способствуют постоянному выражению социального тела в становлении, «жизненному процессу, коллективному опыту обучения»[331]. Для этого социального тела важно создание структур и ситуаций, которые позволяют говорить и быть услышанным; открытые собрания и пространство зала, где они проводятся, возможность приходить и посещать семинары, войти и вовлечься в активность – все это способствует общим движениям говорения и слушания, чувствования и совместного делания. Эти акустические и аффективные движения живо поддерживают создание среды совместной деятельности и решительно подталкивают к участию в политике социальной ориентации.
Квир-акустика
В книге «Квир-феноменология» Сара Ахмед бросает вызов феноменологической традиции, которая, как правило, упускает из виду более социализированную, расовую и гендерную форму и печать феноменального; объекты и вещи, архитектура и помещения, которые нас окружают, никогда не являются нейтральными, никогда не существуют лишь для нас, но, скорее, становятся доступными благодаря ряду в вышей степени ситуативных исторических и социальных процессов и прецедентов, устанавливающих нормативную форму того, с чем и как мы можем быть связаны[332]. По Ахмед, наша телесная фигурация в мире, таким образом, всегда уже определяется набором доминирующих конструктов, которые являются глубоко материальными и пространственными и которые обеспечивают или ограничивают то или иное восприятие окружающего мира конкретными телами. Получение доступа или отказ в нем зависят от наличия проходов и путей, и от того, насколько они открыты для одних в большей мере, чем для других. Короче говоря, тела никогда не являются просто телами, но уже сформированы социальными и политическими нормами, которые часто ограничивают феноменальную доступность вещей исходя из социальной, расовой и гендерной специфики, которой отмечены тела и пространства.
Линии, которые позволяют нам находить свой путь, те, что «перед» нами, также делают определенные вещи доступными, а другие – нет. Доступным является то, что может стать точкой на этой линии. Когда мы следуем конкретным линиям, некоторые вещи становятся достижимыми, а другие остаются, или даже становятся, недосягаемыми. Такие исключения – конституирование поля недостижимых объектов – являются косвенными следствиями движения вдоль линий, которые нам предшествуют: нам не приходится сознательно исключать вещи, которых нет «на линии». Направление нашего движения исключает их за нас еще до того, как мы туда попадаем[333].
Следуя этому вопрошанию феноменологии, Ахмед предлагает важный взгляд на то, как выходит, что «ориентация» никогда не является результатом свободного поиска, а скорее формируется установившимися паттернами и процессами, которые приводят человека к определенным настройкам, делая те или иные отклонения не просто возможными, но и опасными. Ориентация в равной степени навязывается миром и создается самостоятельно. Следовательно, ориентироваться – значит быть расположенным, как в пространстве, так и внутри или против конкретных социальных и нормативных структур и систем. Ориентация в не меньшей мере является перформативной операцией, посредством которой мы можем находить определенную поддержку в окружающем нас материальном мире, борясь с отсутствием или присутствием тех или иных вещей. Таким образом, мы практикуем ориентацию, которая смещается по мере смещения тел, устанавливается или отклоняется, настраивается или расстраивается, приветствуется или вытесняется. Это приводит Ахмед к концепту «квир-феноменологии», которая открыто бросает вызов кажущимся нейтральными вопросам о контакте с миром, как они поставлены в феноменологии. Противостоя ей, Ахмед требует другой перцептивной позиции – той, которая связывает ориентацию с вопросом о «выстраивании в линию» – «подчинении правилам», часто выводимом из господствующего гетеросексуального порядка, где «быть натуралом (straight)» часто означает «выправляться (straighten up)».
Странными (queer) являются те ориентации, что помещают в пределы досягаемости такие тела, которые линии традиционной генеалогии сделали недосягаемыми. Странными могут быть те ориентации, что не встраиваются в линию и, видя мир «косо», позволяют другим объектам попадать в поле зрения[334].
Мне хотелось бы последовать за Ахмед и обратиться к тому, что она называет «работой переориентации», чтобы в довесок остранить акустическое (queer the acoustic), сделав ударение на том, как акты композиционирования вносят вклад в процессы (пере)ориентации, которые тоже могут подорвать доминирующую тональность данного места. Голоса находят резонанс в определенных средах в зависимости от наличия конкретных акустических материй – тех, кто слушает, или вещей, которые подталкивают к слову или молчанию, акустически приветствуют или поддерживают определенные тела и их звуки. Наши двигательные ритмы поддерживаются или усиливаются материальными и социальными опорами вокруг нас, при этом такие ритмы также могут функционировать, требуя вхождения нового, стремясь искривить или изломать форму мира, чтобы двигаться иначе, дать выражение совершенно другому паттерну – рефигурировать ось, на которой зачастую происходят движения. Акустическая ориентация, таким образом, никогда не сводится всего лишь к материальным опорам, обеспечивающим свободное движение конкретного звука – верность здесь должна быть истолкована как политический акт, ставящий перед нами вопрос: верность кому или чему – либо ради чего? По сути, акустика формируется нормативными паттернами, которые часто определяют пространство, способствуя тому, что и где можно услышать, кому можно или нельзя говорить и какие типы поведения могут входить в тактовые размеры окружающей среды и через кого.
Странная акустика может вызвать прерывание в конкретной тональной форме места, отклоняя верность, чтобы позволить другим резонансным потокам или вибрационным конструктам, иным фигурациям звучания и слушания переработать наши ориентации; остранение акустики может поспособствовать перенастройке звукового горизонта, удивив наш аудиальный мир тем, что нечасто услышишь, или совершенно иной реверберацией.
Следуя Ахмед, квир-акустика в равной степени может быть связана с отклонением (detouring) изучения звука как феноменологически укорененного, где феноменальное может размыть расовую, гендерную, а также предельно сплоченную размещенность конкретных тел. Квир-акустик мог бы стремиться деформировать звуковую феноменологию, прервать ее шумом сломленного или
