Ройс сообразил, что она сознательно издевается, но на миг вспыхнувшее раздражение быстро уступило место невольной заинтересованности в дальнейшем, пока Дженни бесстрашно и мило продолжала свой монолог.
– Для меня очевидно, – заметила она, посылая ему из-под длинных, загнутых ресниц притворно сочувственный взгляд, – что отнюдь не по слабоумию вы так тупо уставились на меня, когда я поинтересовалась вашими людьми; скорее всего вас подводит память! Увы, – вздохнула она, тут же прикидываясь преисполненной искренней скорби, – боюсь, престарелый возраст начинает сказываться на вашем рассудке. Но не бойтесь, – уверенно пообещала она, подбадривая его взглядом через плечо, – я постараюсь спрашивать очень и очень просто и попытаюсь помочь вам припомнить, куда вы подевали своих пропавших товарищей. Итак, когда мы подъехали к монастырю… Помните монастырь или нет? – допытывалась она, оглядывая его, и принялась помогать: – Монастырь! Ну знаете, большой каменный дом, где мы впервые встретили брата Грегори?
Ройс ничего не ответил, посмотрев на глядящего прямо перед собой, бесчувственного ко всему Арика, потом на монаха, чьи плечи начали подозрительно подергиваться, а Дженни сокрушенно продолжила:
– Ах, бедный, бедный! Вы позабыли, кто такой брат Грегори, правда? – Живо сверкнув глазами, она подняла руку, ткнула в монаха длинным, сужающимся к кончику пальцем и объявила с энтузиазмом: – Вот он! Вон тот человек рядом – брат Грегори! Видите? Ну конечно же, видите! – отвечала она, нарочно обращаясь с ним как с недоумком-ребенком. – А теперь соберитесь с силами, подумайте крепко-крепко, ибо следующий вопрос будет сложней: вспоминаете вы людей, которые были с вами, когда мы приехали в монастырь, в котором был брат Грегори? – И добавила, горя желанием пособить: – Их было человек сорок. Сорок, – с необычайной обходительностью подчеркнула она, к недоверчивому изумлению Ройса, растопырила у него перед глазами пять маленьких пальчиков и стала любезно объяснять: – Сорок – это вот столько…
Ройс оторвал взгляд от пальчиков, подавляя смех.
– И еще столько, – отважно продолжала она, поднимая другую руку, – и еще, – повторила она трижды, каждый раз демонстрируя десять пальцев. – Ну, – торжествующе заключила Дженни, – теперь вспомнили, где вы их потеряли?
Молчание.
– А куда направили?
Молчание.
– О Господи, дела ваши обстоят хуже, чем я думала, – вздохнула она. – Напрочь забыли, да? Ну и ладно, – сказала она, разочарованно отворачиваясь от Ройса, по-прежнему замкнутого в молчании, и недолгое удовольствие от поддразнивания улетучилось, сменившись вспышкой гнева. – Можете особо не беспокоиться! Я уверена, найдете других, кто будет вам помогать похищать из аббатств невинных, резать детей и…
Ройс вдруг напрягся, прижал ее к груди, от его теплого, коснувшегося ушка Дженни дыхания по спине у нее забегали нежелательные мурашки, а он склонил голову и тихо проговорил:
– Дженнифер, бездумной своей болтовней вы просто испытывали мое терпение, но выражением неприязни портите мне настроение, а это ошибка.
Конь под седоками немедленно отозвался на чуть ослабевший нажим хозяйских коленей и сразу замедлил шаг, пропуская других лошадей вперед.
Впрочем, Дженни ничего не заметила, испытав при звуке человеческого голоса противоречивые чувства пьянящего облегчения и бешенства, вызванного столь долгим с его стороны отказом ей даже в этом, и не смогла сдержать злости.
– Святители небесные, я никак не желала бы рассердить вашу светлость! – воскликнула она с нарочито преувеличенной тревогой. – Осмелься я на такое, меня ожидала б ужасная судьба в ваших руках. Дайте подумать, что б вы такого страшного могли со мной сотворить! А, знаю! Погубить мою репутацию! Нет, – продолжала она, как бы хорошенько подумав, – вы не можете этого сделать, поскольку успели непоправимо сгубить ее, принудив меня остаться с вами в Хардине без сестры. Догадалась! – вдохновенно выпалила она. – Заставите лечь с вами в постель! А потом устроите так, чтобы все жители двух стран знали, что я разделила с вами ложе! Но нет, все это вы уже проделали…
Каждое произносимое ею язвительное слово терзало совесть Ройса, и он чувствовал себя тем самым варваром, которым его частенько называли, а она продолжала его добивать:
– Поняла наконец! Раз все это уже свершилось, остается проделать только одно.
Не в силах сдержаться, Ройс спросил с притворной небрежностью:
– Что именно?
– Вы можете жениться на мне! – вскричала она с фальшивой победной радостью, однако тирада, начавшаяся с направленных на него оскорблений, теперь выглядела горькой шуткой над самой Дженни, и голос ее задрожал от страдания и боли, хоть она доблестно пыталась продолжить в том же веселом и ироническом тоне: – Вы можете жениться на мне, увезя при этом из родного дома, из родной страны, и приговорить к жизни в ваших руках, полной публичного унижения и насмешек. Да, вот именно! Именно это я заслужила, не правда ль, милорд, за совершение немыслимого преступления, пустившись гулять на холме близ аббатства и оказавшись на пути вашего мародера-брата! – И добавила с притворным самоуничижением: – Что ж, учитывая чрезвычайность проступка, утопить и четвертовать меня было бы слишком милостиво. Это преждевременно положило бы конец моему позору и несчастью. Это…
Дженни задохнулась, когда рука Ройса вдруг обвилась вокруг талии, мягким ласковым жестом легла на грудь, поразив ее и лишив дара речи. Она не успела опомниться, как он приложился щекой к ее виску и сказал прямо в ухо хриплым, до странности нежным шепотом:
– Хватит, Дженнифер. Довольно.
Другая рука обхватила за пояс, потянула назад. Прижатая к его телу, ощущая ласкающую ладонь на груди, чувствуя, как ее окутывает вновь исходящая от него сила, Дженни беспомощно угнездилась в неожиданном уюте убежища, предложенного им в тот момент, когда перед ней маячило ужасное своей неизвестностью и жестокостью будущее.
Оцепенев, она чуть расслабилась, прижимаясь к нему, в тот же миг рука его напряглась, стискивая ее крепче, другая, поглаживавшая одну грудь, поползла в сторону и мягко накрыла вторую. Небритый подбородок легонько потерся о висок, Ройс повернул голову, приложил теплые губы к щеке, ладонь его медленно, нежно, безостановочно скользила по грудям, рука, обнимавшая талию, плотно удерживала Дженни. Стоя перед будущим, где не было ничего, кроме бед и страха, она закрыла глаза, стараясь сдержать опасения, и отдалась мимолетной сладости момента, дурманящему ощущению вновь обретенной безопасности под прикрытием его тела, под защитой его силы.
Уверяя себя, что всего-навсего утешает и отвлекает перепуганное дитя от горестей, Ройс раздвинул тяжелые волосы на затылке, поцеловал макушку, легонько провел губами по шее вверх к ушку, пощекотав там носом, прежде чем прижаться к молочной коже щеки. Не сознавая, что делает, он поднял руку выше, коснулся теплой плоти в вырезе лифа, просунул руку за корсаж, охватив манящую грудь. Это была ошибка – из чувства протеста или от удивления Дженни заерзала в объятиях, и от прикосновения ее ягодиц к чреслам в нем вспыхнуло то самое желание, с которым он боролся три долгих дня… три бесконечных дня, когда чувствовал между ног ее бедра, когда груди ее соблазнительно колыхались перед глазами и до них можно было дотянуться рукой. Подавляемая в течение трех дней страсть высвободилась, поднялась, диким огнем разлилась в венах, едва ли не полностью помутив рассудок.
