Даниэль танцевал бостон медленно, не делая лишних движений, вскинув голову, танцевал неутомимо, с каким-то равнодушным и в то же время непринужденным видом; ноги его скользили, не отрываясь от паркета. А она, оглушенная, опьяненная, не могла понять, что с ней творится, - то ли ее охватил восторг, то ли отчаяние, - и послушно следовала каждому его движению; казалось, она слилась с ним и ни с кем, кроме него, никогда не танцевала. Прошло десять минут; они уже танцевали одни, - другие пары, давно утомившись, окружили их кольцом. Минуло еще пять минут. Они все еще танцевали. Наконец оркестр в последний раз проиграл мелодию и умолк.
Они танцевали до последнего аккорда; она, чуть не теряя сознания, прильнула к его плечу; он, торжественно-спокойный, опустив глаза, словно пряча их, порой обдавал ее горящим взглядом, и она вздрагивала не то от ненависти, не то от страсти.
Раздались аплодисменты.
Даниэль отвел Ринетту к столику Людвигсона и сел как ни в чем не бывало на освободившееся место; он велел подать четвертый бокал, наполнил его асти и весело поднял, приветствуя мамашу Жюжю, а потом выпил до дна.
- Ну и пойло, - заметил он.
Ринетта закатилась нервным смехом, и на ее глаза навернулись слезы.
Мамаша Жюжю с восхищением смотрела на Даниэля - ярости ее как не бывало. Она поднялась, повела плечами и, вздохнув, шутливо сказала:
- "Все это ерунда, было бы здоровье".
Спустя полчаса Ринетта и Даниэль вышли вместе из заведения тетушки Пакмель.
Недавно прошел дождь.
- Прикажете автомобиль? - спросил грум.
- Пройдемся немного, - предложила Ринетта. В ее голосе послышались мягкие нотки, что с радостью отметил Даниэль.
Несмотря на ливень, недавно омывший улицу, стояла духота, как перед грозой. Вокруг было безлюдно и довольно темно. Они медленно шли по мокрому блестящему тротуару.
Навстречу им попался солдат-пехотинец. Он вел двух женщин, обняв их за талию, и, забавы ради, заставлял их идти в ногу, покрикивая:
- Раз, два! Да не так! Подскок на левой ноге: раз, два!
И смех еще долго звучал на улице между безмолвными домами.
Выходя из бара, она все ждала, что он сейчас же возьмет ее под руку, но Даниэль так упивался ожиданием, что испытывал острое наслаждение, продлевая его, доводя себя до нервозного состояния. Но вот вдали сверкнула молния, и Ринетта первая приблизилась к нему.
- Гроза еще не прошла, сейчас опять начнется дождь.
- Это будет дивно, - произнес он нежным тоном, говорящим о многом. Но для нее это было чересчур тонко, да и сдержанность Даниэля ее стесняла. Она произнесла:
- Знаете, наверняка я вас где-то видела.
Он улыбнулся в темноте; был ей благодарен за эти избитые приемы. Он не подозревал, что она и в самом деле уверена, что где-то встречала его прежде. Из озорства он был готов ответить: "И я тоже". И тут они стали бы делать всякие предположения. Но гораздо забавнее было возбуждать ее любопытство, храня молчание.
- Почему вас зовут Пророком? - спросила она после паузы.
- Потому что мое имя Даниэль51.
- Даниэль, а по фамилии?
Он немного поколебался - не любил разоблачать себя даже в пустяках. Впрочем, ничего подлого, ничего хитрого в любопытстве Ринетты он не почувствовал, и ему было как-то неловко назвать себя вымышленной фамилией. Он произнес:
- Даниэль де Фонтанен.
Она ничего не сказала, только вдруг подалась вперед. Решив, что она оступилась, он хотел ее поддержать, но она резко отстранилась. Из духа противоречия он решил ее обуздать, приблизился к ней, хотел было взять ее под руку, но она увернулась, отскочила в сторону и бросилась бежать совсем в другом направлении, свернув в какой-то переулок. Он решил, что это игра, и с готовностью принял в ней участие. Впрочем, ему показалось, что она и в самом деле убегает от него, бежит все быстрее и быстрее, и ему нелегко было за ней угнаться, даже идя быстрым шагом. Он забавлялся: стремительно шагать по пустынному кварталу - да это просто настоящая охота. Однако он немного устал, и, когда она свернула в темный переулок, который, сделав колено, вывел их на прежнее место, хотел было остановить ее, в третий раз схватил за руку. Но она снова вырвалась.
- Ну это уж просто глупо, - рассердился он. - Довольно, остановитесь.
Но она ускорила шаг, стараясь держаться в темноте и беспрерывно петляя с тротуара на тротуар, словно и вправду хотела, чтобы он потерял ее след. И вдруг побежала со всех ног. В несколько прыжков он нагнал ее, силой затащил в какой-то подъезд. И тут увидел на ее лице печать такого ужаса, что понял она не притворяется.
- Что с вами?
Она не могла перевести дыхание, прижалась к сырой стене, устремив на него обезумевшие глаза. Он быстро все взвесил. Нет, понять ничего невозможно, но ясно, что случилось что-то серьезное. Он хотел обнять ее, но она вырвалась с такой стремительностью, что порвала оборку на платье.
- Да что с вами? - повторил он, отступая на шаг. - Вы меня боитесь? Или вам нехорошо?
Ее била нервная дрожь, она не могла произнести ни слова и по-прежнему не сводила с него глаз.
Он все еще ничего не понимал, но ему стало жаль ее.
- Вы хотите, чтобы я ушел? - спросил он.
Знаком она дала понять, что да. Он почувствовал, что становится просто смешным.
- Правда хотите? Значит, мне уйти? - повторил он с такой нежностью, словно старался приманить ребенка, бежавшего из дома.
- Уходите! - негромко, но резко ответила она.
Да, комедии она не разыгрывала.
Он понял, что поступит некрасиво, если будет настаивать, и сразу отступил от нее, решив, что будет вести себя, как подобает человеку воспитанному.
- Что ж, ничего не поделаешь... Но не могу же я бросить вас ночью в этом глухом подъезде! Пойдем же, поищем таксомотор, а когда найдем - я вас оставлю... Согласны?
Они молча направились к проспекту Оперы, еще издали блиставшей огнями. Еще не дойдя до нее, они увидели свободное такси, и по знаку Даниэля шофер остановил машину у самого тротуара. Ринетта упорно не поднимала глаз. Даниэль открыл дверцу. Стоя на подножке, она несмело обернулась к нему, взглянула ему в лицо так, словно была не в силах удержаться, чтобы еще раз не посмотреть на него. Он насильно улыбнулся и, сняв шляпу, сделал вид, что прощается с ней как добрый друг. Когда она убедилась, что он не намерен с ней ехать, с лица ее исчезло напряженное выражение. Она дала свой адрес шоферу. Потом обернулась к Даниэлю и сказала негромко, извиняющимся тоном:
- Простите. Сегодня вы уж оставьте меня, господин Даниэль. А завтра я вам все объясню.
- Хорошо, до завтра, - сказал он, поклонившись. - Но где мы встретимся?
- Да, правда, где... - повторила она как-то простодушно.
- У госпожи Жюжю, если хотите? Да, да, у госпожи Жюжю. До встречи завтра в три.
- Завтра в три.
Он протянул руку, она подала ему свою ручку, затянутую в перчатку. И он коснулся губами ее пальцев.
Машина тронулась с места.
И тут Даниэлем овладела ярость. Но он сейчас же взял себя в руки, когда увидел, что молодая женщина высунулась из машины, увидел ее плечи, обтянутые светлым платьем, понял, что она просит шофера остановиться.
Даниэль одним прыжком оказался у дверцы таксомотора. Ринетта уже открыла ее. Он заметил, что она подвинулась, освобождая ему место; в темноте глаза ее были широко раскрыты. Он понял и бросился на сиденье рядом с ней. Когда он обнял ее, она впилась губами в его губы, и он ясно почувствовал, что она уступает не из душевной слабости или от страха, она вся без остатка отдавалась ему. Она рыдала - словно от отчаяния - и невнятно шептала:
- Я бы хотела... я хотела бы...
И Даниэль был потрясен, услышав:
- Я бы хотела... иметь ребенка... от тебя!
- Ну как, адрес прежний? - осведомился шофер.
III. Антуан принимает у себя г-на Шаля. Несчастный случай с Дедеттой. - Операция. - Рашель
Покинув Жака и его друзей, Антуан отправился в Пасем, чтобы "посмотреть воспаление легких"; оттуда он поехал на Университетскую улицу в отцовский дом, где вот уже пять лет вместе с братом занимал нижний этаж. Он сидел в машине, везущей его домой, с папиросой в зубах и размышлял о том, что маленький больной явно поправляется, что его день - день врача - кончился и настроение у него превосходное.
"Надо признаться, вчера вечером гордиться мне было нечем. Вообще, когда выделение мокроты внезапно прекращается... Pulsus bonus, urina bona, sed aeger moritur...[40] Лишь бы не пропустить эндокардита. А мать еще женщина красивая... И Париж сегодня вечером тоже очень красив..."
Он взглянул на бегущие мимо зеленые купы Трокадеро52 и обернулся, следя глазами за парочкой, удалявшейся в глухую аллею парка. Эйфелева башня, статуи на мосту, Сена - все кругом розовело. "В сердце моем... та-та-та-та..." - напевал он. Шум мотора ему вторил. "В сердце моем... спит!" - вспомнил он вдруг. "Да, да, верно, "В сердце моем спит... та-та-та-та-та". Досадно, никак не вспомню слова дальше. Ну что же, право, может спать в моем сердце?.. "Ленивая свинья"?" - подумал он и улыбнулся. Вспомнилось, что предстоит веселая пирушка в баре Пакмель. А может быть, и любовное приключение... Он почувствовал, как хорошо жить; казалось, он был взбудоражен какими-то тайными желаниями. Отшвырнул папиросу, искуренную до мундштука, скрестил ноги и глубоко вздохнул, - воздух от быстрой езды, казалось, стал прохладнее. "Только бы Белен не забыл поставить малышу банки. Спасем мальчугана и без хирургического вмешательства. Хотелось бы мне видеть - как вытянется лицо у Луазиля. Уж эти хирурги! Сейчас они в моде, а что толку? Жонглеры! Недаром старый мудрый Блек говорил: "Если бы у меня было трое сыновей, я бы сказал самому неспособному - будь акушером, самому мускулистому - берись за скальпель, а самому умному из троих - будь лекарем, заботливо выхаживай больных и учись все лучше и лучше распознавать их болезнь". И снова он почувствовал ликование, ликование, идущее из сокровенных глубин его существа.
