– Ты родился для виселицы.
Раненый хрипло засмеялся.
– Пусть костлявая Бет поищет себе другого дружка.
Пузырящаяся алая кровь выступила на породистых, сильно вылепленных губах. Пышные кудри обвисли, тонкий нос побледнел, заострились скулы. Серые пронзительные глаза потомка норманнов в последний раз отразили серое небо над побережьем, и Роджера Альсервея больше не стало.
Элиас кинулся к девушке. Осторожным движением он перевернул обмякшее тело, ища следы от пули. Лейтенант готовился попрощаться, жизнь слишком часто била его под дых, оставляла одного, наедине с морем и верными, безразличными ко всему птицами. Но на белом, открытом горле пульсировала синеватая жилка и любимые губы вздрагивали. Кровь впитывалась в темные волосы, длинная царапина тянулась по голове. «Останется рубец», – некстати подумал Элиас и провел рукой по макушке, там, где ныл к непогоде дурно зашитый след от сипайской сабли. Снег и перья сыпались с неба, легкий снег и белый летучий пух.
…В марте она будет рисовать чаек.
Олег Кудрин
«Союз справедливых» и дело Дейла Рухтры
Дьявольски банальны все слова об упрямстве ирландцев, а тем более ирландок, но ведь это же правда. Истина! И вовсе не диалектическая, а самая что ни на есть абсолютная, вроде дважды два четыре. Мисс Лиззи Бёрнс так не терпится стать миссис Энгельс, что это то ли смешно, то ли глупо, а скорее всего – и то, и другое вместе.
Фридрих нервно дернул за рычаг кэб-сигнального кронштейна. Металлическая рейка, подгоняемая мощной пружиной, взметнулась вверх – на многометровую высоту. Аккуратные заклепки блеснули на солнце, не столь частом в Лондоне. Что ж, тем приятней. Рейку венчал красный флажок. А это Энгельсу было приятно еще больше. (Он стеснялся признаться себе в том, что на самом деле вызывал самодвижущийся кеб, чтобы лишний раз увидеть, как поднимается вверх красный флаг, пусть и маленький.)
Теперь кебмен-кочегарам издалека было видно, что есть клиент, ждущий их услуг. Почти сразу раздался мелодичный сигнал механического звукового рожка (кажется, «Аллилуйя» Гайдна). Это отозвался первый кебмен, заметивший флаг. Остальные после того знали, что клиент уже не их.
Пружинная лестница кеба мягко опустилась к ногам Фридриха. Легко взбежав по ней (будто назло Лиззи, вечно напоминавшей о его возрасте), он кинул кебмен-кочегару:
– Мелкомб-стрит, десять.
– Это что?.. Там, где Музей Мадам Тюссо за углом?
– Да.
Ну вот, и опять испортили настроение. Проклятый рынок с его воровской прибавочной стоимостью – оболванивает пролетариев восковой чепухой, отвлекая от истинного искусства с его классовой подкладкой и гармонией вечной борьбы.
«Ладно… Приеду к Марксам – развеюсь».
* * *
На Мелкомб-стрит Карл Маркс переехал совсем недавно. Разумеется, со всем семейством. Точнее, с тем, что от него осталось после замужества Лауры и Женни. Впрочем, женского духу от этого в доме не намного убавилось: жена Женни, младшенькая Элеонора по прозвищу Тусси (хм-м, «музей мадемуазель Тусси» – смешная фразка, надо будет ввернуть к месту!) и верная Ленхен.
Правда, Фридрих, в отличие от Марксов, предпочитал называть экономку-гувернантку более церемонно – мисс Демут. Почему? Бог его знает. Наверное, потому что при всем пренебрежении условностями, не хотел изменять Лиззи, даже мысленно. Ну, то есть в легкомысленном обращении не хотел допустить, чтобы… В смысле… Мда, сформулировать мысль ясней не получалось. Да и черт с ней – не такая ценная.
Механический кеб катил легко. В его движении была уверенная быстрая металлическая тяжесть. Огонь, вырывавшийся временами из топки, напоминал о камине и оттого казался уютным. С другой стороны, если отбросить мелкобуржуазную сентиментальность, взглянуть на дело трезво, диалектически – то это большой риск. Лондон, вся Европа и так немало настрадались от пожаров. А с наступлением века (если не тысячелетия) передовых паровых машин, эта опасность увеличивалась многократно. Надо будет подумать об этом в практическом смысле…
– Добрый день, мисс Демут. Кто дома? Что нового? – спросил Фридрих, подавая Ленхен цилиндр.
– День добрый, герр Энгельс. Карл дома. А Женни с девочкой в Регентском парке. Только ушли…
Что ж, пожалуй, это и к лучшему. По крайней мере, можно будет откровенно поговорить, по-мужски, о женских выбрыках Лиззи.
Карл сидел в своем кабинете, обложившись книгами и рукописями. Гений политэкономии – хоть бы он номера страниц на листах проставлял. А то ведь потом сам не разберет, что за чем. И мировая история пойдет не в том направлении.
– Мавр, оставь враждебный «Капитал» и прими друга-капиталиста!
Шутка эта никогда не устаревала. Карл вежливо вскочил со стула и пошел навстречу, растопырив пятерню для приветствия по-пролетарски.
– Здравствуй, Фри!
«Мавром» Маркса звали издавна – за смуглую кожу и красивую жену. А прозвище Фри у Фридриха появилось не так давно, лишь когда они все переехали в Лондон. Это был первый успех Маркса в творческом, революционном освоении English[23]. И, пожалуй, последний. Нет, говорил-то он свободно, но с большим акцентом. Да еще плохо улавливал разные тонкости, двусмысленности, так любимые им, когда общались на немецком.
Впрочем, ни до тонкостей, ни до двусмысленностей дело сейчас не дошло – в кабинет растревоженной валькирией влетела Ленхен.
– Карл, герр Энгельс, к вам посетитель!
– К нам? Почему «к нам»? Откуда он знает, что и я здесь? – удивился Фридрих.
Маркс тревожно насупил брови – неужто опять провокации пруссаков?
– Не ведаю. Но он спросил вас обоих. А сам, сказал, представится только вам. Так впустить?
– А как он выглядит? Возраст, цвет волос, деловое платье, раса, происхождение? – забросал вопросами Маркс. Склонность к систематизации всегда была его сильной стороной.
– Белый, молоденький, лет шестнадцати. Но выглядит старше – сильный такой. «Спортсмен», как говорят англичане. Только все одно не старше шестнадцати, глаза еще глупые. Платье – обычное, студент на каникулах.
Карл и Фридрих обменялись взглядами и одновременно кивнули головой: впустить.
В комнату вошел паренек, действительно испуганный. Но не трус. И не слабак. Это был испуг человека, привыкшего к драке, однако неожиданно оказавшегося в ситуации, когда драка убийственно бессмысленна.
– Добрый день, господа! Я наслышан о вашем благородстве и умоляю о помощи.
Энгельс хорошо отличал лондонский говор от акцента Манчестера (где у него стояла пока еще не самодвижущаяся фабрика). Однако тут было совсем другое произношение, трудно определяемое на слух.
– Горничная сказала, вы знаете, как нас зовут. Позвольте и нам узнать ваше имя.
– Мое? – юноша сглотнул слюну. – Меня зовут Дейл. Дейл Рухтра.
– Какая необычная фамилия. Вы индус? – уточнил Маркс.
– В некотором смысле – да.
– Отлично. Мы, немцы, очень любим детей Ганга. Скажите, пожалуйста, почему вы здесь и что вам нужно?
Казалось, юноша вновь растерял остатки решимости.
– Присаживайтесь, – подбодрил его хозяин дома.
Молодой человек безвольно рухнул на стул. Тот, к счастью, выдержал. Юноша заговорил.
– Я знаю, вы за людей. За простых людей. Вы защищаете. Ведь у вас «Союз справедливых». А тут сейчас со мной может свершиться величайшая несправедливость.
Карл и Фридрих вновь переглянулись. Официально «Союз справедливых» был отменен давным-давно, когда они расширили его, преобразовав в «Союз коммунистов». Но неофициально, только между собой, в своем самом узком кругу – человек десять, не больше – «Союзом справедливых» они называли нечто вроде своей внутренней коммунистической полиции, позволявшей выявлять шпиков и провокаторов. Однако откуда об этом мог узнать этот случайный посетитель, перепуганный юноша? Провокация? Такая наглая, прямая? Непохоже. Специальные департаменты европейских монархов работают тоньше, аристократичней. Это не их стиль. Скорее в духе Бакунина. Хотя… Да нет, тоже как-то странно – с ним давно расплевались.
Так что? Кто? Зачем?
Не оставалось ничего иного, как внимательно выслушать этого сомнительного Дейла Рухтру. Энгельс сел в ближайшее кресло. Маркс – в свое привычное, рабочее. Схватив первый попавшийся лист с политэкономическими формулами, перевернул его и изготовился делать пометки.
– Сам я не лондонец. Отец мой уехал отсюда на север.
Карл и Фридрих вновь понимающе глянули друга на друга. «Парень – шотландец» – одновременно щелкнуло в головах.
– Однако здесь остались мои родственники. Дядюшка Дик, тетушка Аннет, дядюшка Генри… Впрочем, он – нет… Ну да, в общем, дядюшка Дик и тетушка Аннет. Видите господа, я абсолютно открыт перед вами.
Для поддержания хорошей атмосферы слушающие кивнули головой.
– Полгода назад я впервые приехал к ним в Лондон, поскольку давно мечтал об этом. С другой стороны, конечно, мама… Тем более, что с папой сейчас совсем уж, – юноша покачал головой, показывая, как скверно нынче с папой, и ища поддержку, по очереди заглянул в глаза собеседникам – Ну вы же меня понимаете?
