В возрасте сорока одного года он посетил Испанию и был так очарован страной, что снял квартиру в Мадриде; много времени провел он, записывая мелодии, которые исполняли для него испанские певцы и гитаристы. Мотивы, услышанные здесь от погонщиков мулов, Глинка использовал позднее в увертюре «Ночь в Мадриде». Он провел три месяца в Гранаде, где часто слушал цыган. Глинка попытался научиться танцевать испанские танцы, но понял, что кастаньеты для него слишком трудны. Как обычно, он увлекся девушкой, на этот раз молодой зажигательной цыганкой по имени Долорес, вместе с которой он на некоторое время уехал в Мадрид.
Несколько лет Глинка странствовал между Россией и Европой. Он жил в Париже и Берлине, останавливался в Варшаве, и наконец вернулся в 1854 году в Петербург, оставив в разных местах не одно разбитое женское сердце. В 1855 году Глинка сочинил Торжественный полонез для коронационного бала в честь Александра II, а в мае 1856 снова отправился за границу, в Берлин; там он простудился и неожиданно скончался. Прах композитора был перевезен в Петербург.
Глинка, несомненно, мог бы сделать гораздо больше, но наследие его и так значительно: две оперы, пять сочинений для оркестра, хоралы, камерная и фортепьянная музыка, множество романсов. Своим творчеством он повлиял на все дальнейшее развитие российской музыкальной культуры; благодаря ему национальные мелодии и танцы вошли в русские оперы и балеты. Глинка был первым композитором, искавшим вдохновение в наследии родной страны, он признан родоначальником русской классической музыки. Его произведениями восхищались, их изучали все последующие композиторы девятнадцатого века.
16. СМЕРТЬ ПОЭТА
Любовь русских к музыке и танцу, столь много давшая балету, отразилась и на жизни светского общества. В пушкинское время связь между «балетом» и «балом» была гораздо более глубокой, чем простое сходство этих слов. Представители высшего света обучались искусству исполнения сложных танцевальных па. Для совсем юного Пушкина в лицейские годы не составляли труда гавот, менуэт и другие бальные танцы. Умение танцевать играло важную роль в светской жизни, и было необходимо для продвижения по служебной лестнице. В своих стихах Пушкин рассказывает о танце с почти профессиональной точностью; на страницах «Евгения Онегина» можно отыскать сколько угодно изящно парящих над землей ножек и ритмично постукивающих каблуков. Зрители в пушкинское время приходили в театр, вооруженные серьезным знанием техники балета, ибо в то время участие в бальных танцах подразумевало умение исполнять батманы, вставать в любую из пяти позиций и делать грациозные движения руками. На протяжении всего девятнадцатого столетия жители Петербурга и Москвы танцевали, и танцевали не только любимую элегантную мазурку, но и полонез, кадриль, вальс, медленный вальс и галоп. Дамы, приезжавшие на бал закутанными в меха, танцевали ночь напролет в легких прозрачных платьях, освещенные бледными свечами, источающими мерцающий, словно лунный, свет. В пушкинскую пору они носили мягкие бальные туфельки без каблуков, с узкими лентами, охватывавшими ногу, платья с пышными рукавами и высокие прически с забранными на затылке волосами и множеством ниспадающих локонов. Танцующие пары то удалялись, то вновь приближались друг к другу в колеблющемся пламени сотен свечей в залах, утопавших в зелени апельсиновых деревьев и цветов. Под развевающимися платьями иногда соблазнительно мелькали белые шелковые чулки и кружева нижних юбок Мелодично позвякивали шпоры военных, и как крылышки сотен мотыльков, слетавшихся на огонь лампы, сверкали бриллиантовые звезды и золоченые эполеты.
Молодая жена Пушкина Натали обожала такие вечера. Желая видеть ее счастливой, поэт сопровождал свою ослепительно прекрасную супругу на бесконечные балы. Он, в свое время любивший танцы более всего на свете, писавший, что он боготворит балы, теперь стоял в стороне, скучающий и поглощенный своими мыслями. Казалось, что Натали интересует слава своего мужа только в той мере, в какой она способствует ее успеху в обществе. О ней говорили, что ее душа сплетена из кружев, а один из друзей Пушкина утверждал, что Натали предпочитала блеск бальной залы всей поэзии мира.
Дамы не испытывали недостатка в красивых партнерах, поскольку в первой половине девятнадцатого века в Петербурге даже в мирное время было расквартировано множество офицеров и солдат. Городской гарнизон насчитывал до шестидесяти тысяч военных, и среди них девять элитных гвардейских пехотных полков и семь первоклассных кавалерийских. Каждый десятый житель столицы был военным; полки занимали целые городские кварталы, которые назывались по их именам. Мужчин в Петербурге было на 100000 больше, чем представительниц прекрасного пола. Девушка приятной наружности и шагу не могла ступить, чтобы ей не нашелся провожатый. Считалось, что ни один другой город Европы не мог похвастаться таким количеством красавцев-мужчин, как Петербург. Это отчасти было заслугой портных, которые ухитрялись, подложив в нужных местах ваты, превратить любого заказчика в элегантного господина, но прежде всего такое впечатление создавалось обилием военных мундиров. Если же принять во внимание форменную одежду штатских и прислуги в богатых домах, городовых и кадетов, то легко представить себе, что половина городского населения появлялась на улице в звездах и аксельбантах. Ни в одном городе, даже в Лондоне, портные не были так искусны в шитье мундиров и ливрей.
Уланы, кирасиры, кавалергарды, гусары и казаки чеканили шаг или гарцевали на улицах города при всех регалиях. Любому военному, рядовому и офицеру, было запрещено выходить из дома иначе, как в форме, и они появлялись на публике, облаченные в сверкающие мундиры, с блестящими пуговицами и разноцветными перьями на головных уборах и конской сбруе.
Офицеры-пехотинцы носили зеленые мундиры и каски с высокими султанами. Блестящие подкрученные и нафабренные усы военных придавали им грозный вид. Удалые всадники-черкесы, похожие в своих плотно подогнанных блестящих шлемах, серебряных латах и плетеных кольчугах на старинных сарацинов, скакали с острыми кинжалами наизготовку и заряженными ружьями. Казаки галопом проносились по улицам с двухметровыми пиками, пистолетами и саблями. Так называемые «синие» казаки носили темно-синие мундиры, широкие шаровары с ярко-красным галуном, сапоги, накидки и высокие барашковые шапки, с перьями султанов. С верхушек шапок свисали белые стройные кисти на витых шелковых шнурах; у «красных» казаков вся одежда была красного цвета, а шапки — еще более высокими. Конногвардейцы и кавалергарды были в белом, с красными камзолами и кафтанами с нарукавниками, высокими сапогами и серебряными шлемами, увенчанными сверкающим двуглавым орлом. Их военная форма отличалась такой тонкой осиной талией, что, казалось, они непременно должны были упасть. Уланы носили синие мундиры с малиновыми и золотыми отворотами, а гусары щеголяли в расшитых золотом ментиках с меховой опушкой, молодцевато накинутых на одно плечо.
И Александр I, и Николай I больше всего на свете любили смотры войск. На Марсовом поле и на Адмиралтейском лугу перед Зимним дворцом постоянно проводились военные парады. Это было великолепное зрелище, на которое собирались толпы горожан. В сопровождении военной музыки, бодрящей барабанной дроби и призывного звука труб тысячи мужчин выстраивались безукоризненно ровными рядами с развевавшимися знаменами и копьями, сверкавшими на солнце. Каждый день, даже зимой, Император самолично проводил перед дворцом смотр войскам. Численность войск достигала нескольких тысяч, и во главе их стояли генералы и старшие офицеры. Николай I, высокий и импозантный, обладавший военной выправкой, один из самых красивых монархов Европы, обычно появлялся на коне в окружении своих сыновей и свиты. Солдаты четко брали ружья «на караул», а зрители обнажали головы. «Здорово, братцы», — громко выкрикивал Император. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» — одновременно, подобно грому, раздавалось из тысячи глоток ответное приветствие.
В те времена к этому огромному воинскому братству принадлежали и многие знаменитые поэты, прославленные своими дерзкими подвигами в сражениях и не меньшей склонностью к скандальным приключениям. Одним из таких воинов, послужившим прообразом лихих, свободолюбивых офицеров александровского времени, был Денис Давыдов, выходец из знатной московской семьи военных. Впоследствии Лев Толстой вывел его под именем Василия Денисова в романе «Война и мир». В 1809 году Орест Кипренский написал портрет Давыдова в непринужденной позе. Это тот самый знаменитый портрет, на котором изображен галантный гусарский офицер в красном ментике и белых, плотно облегающих лосинах. Давыдов, молодой полковник, стал героем войны 1812 года. Он командовал отрядом из 130 гусар и казаков, которые действовали в тылу французской армии столь успешно и напористо, что это было отмечено самим Наполеоном.
