— Через неделю.
— Уф-фу! Это когда ещё будет! Ух, ёшкин кот! Неделя — это как в следующей жизни. Доживём ли до завтра? Глянь лучше, я спиной сегодня пулю словил, что там?
— Гематома и всё. В этот раз повезло. Марина, ты всё? Одевайтесь, больной Медведь. С такой мелочью могли бы и сами справиться.
— Снегурочка, я что, Рембо, сам себя зашивать?
— Кто такой Рембо?
— Тип один. Сам себе рану на руке зашил обычной иглой.
— Обычное дело. Лучше, чем кровью истечь.
В это время в палатку запрыгнул на одной ноге Степанов.
— Так, Степанов, опять? Вот, вечно ты! Марина, снимай повязку. Плохи дела, Саша. Пятки практически нет, кость раздроблена. Придётся ампутировать.
— Солнце моё, ты с ума сошла? Зашивай живее, да я обратно пошёл.
— А ночью — температура под 40, нагноение и смерть. Этого хочешь? Или ты, как этот Медведь, до утра не планируешь доживать?
— Вообще, планирую… Не важно, что я планирую. Сделай, что сможешь, но ногу не режь. Она мне ещё нужна.
— За эти два дня лишнего ничего не отрезала. Всё всем нужно было. Было. Ну, тогда держись, Степанов! Ложись на живот, ногу вот так клади. Морфия у меня больше нет. Терпи.
Санёк скатал в рулон пилотку, сунул в рот, вцепился в стол руками, зажмурился, глухо заорал от боли.
Я не выдержал, отвернулся. Своё терпеть — одно, на чужую боль смотреть — тошно.
— Всё, старшина, одевайтесь, — Марина закончила перевязку.
— Красавица, дай мне пару индпакетов. Всё израсходовал.
— Нету, родненький. Всё позаканчивалось.
— Беда!
Я вышел из палатки, только на улице стал одеваться. Подскочил Кадет, глаза блестели.
— Чего довольный такой?
— Какой же я довольный? — удивился Миша.
— Вон глаза как блестят.
— Не знаю, о чем вы, — Мишка отвел взгляд.
— Ладно, задание тебе — добудь перевязочных пакетов. Я свой израсходовал. И ты, по-моему. И так у многих. А нам ещё потребуются. Бой не окончен. Так, ты ищи, а я к комбату.
Раны болели. Уже привычно, нудно до тошноты. Осколок в ноге при каждом шаге за что-то больно цеплял, но идти было можно, даже бежать, при необходимости. Я спустился в ход сообщения, пошел по нему к НП комбата, уступая дорогу бойцам, бегающим по ходу с озабоченными лицами.
НП комбата располагался почти на вершине высотки (хотя, какая она высотка, так, небольшое покатое возвышение над округой). Одну из больших воронок углубили, поставили сруб из шпал, укрепили рельсами, перекрыли так же рельсами, шпалами, а уж это всё и засыпали землёй и замаскировали. Тут тебе и наблюдательный пункт с прекрасным обзором во все стороны через амбразуры и, при необходимости, прекрасно защищённая рельсами и тремя слоями шпал — огневая точка.
Ход сообщения вывел меня в широкий окоп полного профиля с оборудованным пулёмётным гнездом отсечного направления, но без пулемёта в нём. Пока тут сидели связисты, колдуя со своими раритетными аппаратами. Окоп упирался в стену НП, свернув, я оказался перед входом. Разумно — при попадании в окоп мины или гранаты этот поворот спасёт НП от осколков.
НП не был просторным — народ буквально теснился. Стало понятно, почему связисты снаружи сидели. Я увидел Ё-комбата, Шило, начштаба батальона, главного нашего связиста, одного из бойцов Шила, незнакомого переводчика и немца. Видимо, был допрос, уже закончившийся. Шило и его боец кивнули мне, как старому знакомому, Ё-комбат только глянул, начштаба состроил кислую мину. Не нравился я ему. И что? Я не девушка, чтобы нравиться, поэтому — пошёл он! Лишь бы не мешал!
— Хочешь чего у немца спросить? — проскрежетал голос Ё-комбата.
— В принципе, нет.
— Я слышал, ты хорошо допрашивать умеешь.
— Не колется? А что сказал уже?
— Говорит — это только один их танковый полк воюет. К вечеру вся дивизия соберётся. А завтра — весь корпус.
— Вот он всё и сказал. Расположение штаба — нам не интересно — руки у нас коротки. Дальнейших планов он, скорее всего, не знает. Что ещё можно спросить? Спроси его, — это я переводчику, — откуда он? Есть ли семья?
— Зачем это? — удивился комбат. Я пожал плечами.
— Из Дрездена. Жена с родителями там же.
— Пусть мысленно с ними проститься. Больше он их не увидит. Мы его грохнем завтра, а семью его английские бомбардировщики уничтожат.
Немец хмыкнул, что-то ответил.
— Кого волнует — есть в Дрездене войска или промышленность? Пока мы с немцами тут друг дружку на фарш переводим — эти английские ублюдки втихую немецкую нацию изведут. Подло, ночными ковровыми бомбёжками городов.
— Так им и надо! — буркнул Шило.
— Никому это не надо. Это не война, а убийство. Ты скажи, немец, зачем немецкому народу война с нами? Нет, не Гитлеру, а твоей матери? Что ей даст эта война? Тебя, считай уже убили — мы тебя к твоим не отпустим, дом твой будет разрушен, семья погибнет. Кто от этого выиграет? Только Англия. Русские и немцы, каждый по-отдельности — угроза их мировому господству, а уж вместе — вообще трендец. А ведь мы хорошо дружили, торговали, армию строили. До появления Гитлера. Так, за что ты голову сложил, немец? За англов и их ставленника, Гитлера? Не веришь? А ты подумай — вы разгромили всех конкурентов Англии на континенте, но англам Гитлер позволил спастись у Дюнкерка, остановив танки. Не знаешь об этом? Значит, ты дурак. И берёзовый крест для тебя уже изготовлен. Теперь Дойчланд воюет с Русью. Ты не интересовался историей наших с вами войн? Нет — вдвойне дурак, а ещё капитан, офицер. Запомни — никогда русский не был побеждён. Никогда не был и не будет. Когда мы придём в Берлин опять, а мы его уже брали, разбив вашего славного Фридриха Второго, что будет думать о тебе твоя мать? А когда твою жену будут насиловать англы? Нет, наши не будут. Бабы ваши больно страшные, не встанет. Ага, рука не поднимется.
Тут меня прервал дружный хохот. Смеялись, оказывается, не только присутствующие, но и окружившие НП любопытные, в том числе почти весь комсостав батальона и окружающих нас рот дивизии. Собственно, этого я и добивался. Немца агитировать — бесполезно. А вот своим моральное состояние поднял, а увидят унылую морду проникшегося пленного — ещё больше приободряться.
— Ладно, закончим политинформацию, — махнул рукой Ё-комбат, тоже смеявшийся, вместе со всеми, — Уведите этого … В дивизию везите, куда хотите. Тамошний особист очень пленных любит, особенно, захваченных другими. И вернёмся к делам нашим скорбным, мать их за ногу. Кузьмин, что со Степановым?
— Ранен в ногу. Кость задета. Может, встанет в строй, если удастся ему от врачей сбежать, точнее, уползти — бегать он не скоро сможет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
