Объявленный Гитлером блицкриг провалился. Это вызвало у врагов звериный страх и звериное бешенство. Объятые страхом за свою шкуру, они надеются кровью залить огонь народной ненависти. Их цель — запугать советского человека, заставить его быть покорным рабом без родины. Не выйдет! Даже перед лицом смерти советские люди показывают высокий героизм и преданность Родине. Когда вешали двадцать заложников, на площади раздался громкий голос одного из них: “Всех не перевешаете! Смерть оккупантам!”
Этот грозный голос слышали руководившие казнью гитлеровский генерал Штромм и его сатрапы вроде Релинка. На их лицах был страх! Бойтесь, палачи! Мы всех вас знаем по именам, и вам никуда не спрятаться от расплаты!
Дорогие товарищи! Ответим на террор еще большей ненавистью к врагу! Наше дело правое! Мы победим!
Смерть немецким оккупантам!
Центр”.
Шрагин передал Зворыкину листовку:
— На следующую явку придете?
— Если жив буду…
— До свидания.
— Пока.
Когда Шрагин вышел на улицу, перед ним из темноты возник Григоренко.
— Ну и переволновался я тут! — сказал он. — Этот тип колесил возле квартиры минут двадцать. Я уже решил применить финку, чтобы без шума…
Григоренко исчез в темноте…
В эту ночь Шрагин не заснул ни на минуту. Картина рисовалась ему мрачная. Мысль вывести товарищей из города поначалу он категорически отвергал, полагая, что это всех деморализует. Нет, сейчас, как никогда, надо действовать смело, энергично и ощутимо для немцев. Но единственное, что они могли бы сейчас сделать, — это провести серию диверсий. А запасы взрывчатки почти полностью исчерпаны. Москва отклонила его предложение сбросить взрывчатку с самолета, и он понимал, что действительно сброс вслепую, без оперативной радиосвязи недопустим. Правда, Москва сообщила, что попытается доставить взрывчатку с моря, но когда это произойдет — неизвестно. Нужно ждать, по крайней мере пока окончится период весенних штормов. Значит, то единственное, чем могла бы теперь заняться группа, пока исключается…
Думая обо всем этом, Шрагин постепенно склоняется к выводу, что предложение о временном выводе группы из города не лишено смысла.
Ну хорошо, группа временно покинет город, но разве это снимает вопрос о получении взрывчатки? Шрагин отлично понимал, как трудно Москве организовать доставку взрывчатки сюда, в город, и с воздуха и с моря.
Мысль о посылке курьера через линию фронта возникла и утвердилась не сразу. Поначалу она показалась Шрагину нереальной и даже несерьезной. Но постепенно его уверенность все возрастала, а сама задача казалась все более выполнимой. Шрагин уже думал о том, кого из группы послать в качестве курьера. Перебрав всех, он остановился на Харченко. За это было многое. Лучше всего курьеру идти в направлении на Киев, а Харченко уроженец тех мест, и недалеко от Киева живут его родители. В версию его похода можно включить достоверный повод — он возвращается к своей семье. При возвращении курьер должен вместе с грузом выброситься с самолета, а Харченко — единственный в группе человек, который занимался ц аэроклубе парашютизмом. Наконец, у него подкупающая внешность: добродушный, открытый парень. Поход будет трудным и опасным, а Харченко уже показал и свою железную волю, и физическую силу, и умение действовать в сложном обстановке. Решено — пойдет Харченко. А на это время группу надо из города вывести…
Глава 36
У генерала Штромма появились регулярные обязанности. Главное командование СС предложило ему ежедневно информировать Берлин о работе местной СД. Он был не на шутку встревожен. Незадолго до этого номинальный начальник местной СД доктор Шпан был переброшен в Киев, и на его место никто не был назначен. Теперь СД возглавлял Релинк, который, впрочем, и при Шпане был там фигурой номер один. И Штромм подумал, не кончится ли дело тем, что начальником местной СД назначат его самого? Он этого не хотел. Работать Штромм вообще любил. Кроме того, он далеко не был уверен, что сможет работать лучше Релинка, который подвергался сейчас резким нападкам Берлина. Подставлять для битья свою спину Штромм не собирался. В самом деле, нелепо было испортить карьеру из-за того, что в этом злосчастном городе обосновалась шайка диверсантов.
Обдумав все это, генерал Штромм занял, как он полагал, хитрую позицию. Каждое утро он являлся в СД, выслушивал сообщение Релинка о делах прошедшего дня, не очень строго журил его за все еще недостаточную решительность, а когда нужно, и похваливал, а потом посылал в Берлин свои секретные реляции, в которых всячески давал понять, что Релинк вполне на месте и что сейчас, когда он, генерал Штромм, ежедневно контролирует его, робота СД становится все более эффективной.
Между тем и Релинк, в свою очередь, думал, что генерал Штромм может занять место начальника СД. Но, зная его леность, пристрастие к спокойной жизни и комфорту, он в своих ежедневных сообщениях генералу подчеркивал трудности своей работы, не забывая каждый раз сказать, что он не имеет возможности выспаться или что он вынужден прибегать к допингу, чтобы не свалиться с ног во время какого-нибудь ночного допроса. Релинк видел, что эта его тактика достигает цели, и был уже уверен, что генерал на должность начальника местной СД рваться не будет. А все, что он делал теперь, выполняя указания Олендорфа, давало ему основание надеяться, что Берлин по отношению к нему сменит гнев на милость.
В это солнечное, веселое утро генерал Штромм приехал в СД в прекрасном настроении. Прошлой ночью он говорил по телефону с Берлином, и сам Кальтенбруннер сказал ему, что работа в местной СД пошла гораздо лучше, и поблагодарил его. Надо было сейчас сообщить об этом Релинку. Генерал прекрасно понимал, что любого человека нельзя только бить, надо и похвалить когда-нибудь. В вестибюле гестапо перед ним вытянулся начальник полиции СД Цах.
— Здравствуйте, Цах, здравствуйте, — благодушно приветствовал его генерал и даже протянул ему руку. — Какие новости?
— Хорошего мало, — отрывисто ответил Цах.
— Что-нибудь случилось?
— Да так, ничего особенного, — чуть приподнял плечи Цах. — Я бы сказал, обычные неприятности.
Генерал понял, что больше Цах ничего не скажет, и стал подниматься на второй этаж.
В кабинете Релинка пахло табачной кислятиной. Пол посреди комнаты был забрызган кровью и посыпан песком.
— Я вижу, ночь была веселенькая? — беспечно сказал Штромм, здороваясь и опускаясь в кресло.
Релинк молча протянул ему надорванный лист бумаги. Это была листовка, которую писал Шрагин. Она была уже напечатана.
