Эмма Густавовна непонимающе взглянула на генерала и продолжала читать.
“Впрочем, недавно мне дали трех работников, — писал Аммельштейн. — Но они русские, и ждать от них толку не приходится. Они ленивы и ничего не умеют. Вдобавок я их боюсь. Ведь только и слышишь теперь, что эти же русские там у вас, даже в тыловых городах и среди бела дня, убивают наших соотечественников. Так что будьте осторожны и вы…”
— Я не хочу слушать эту клевету, — громогласно заявил Штромм.
— Почему вы считаете это клеветой? — невозмутимо спросил Лангман. — Аммельштейн пишет то, что ему известно, и он пишет этом своим близким, а не в “Фелькишер беобахтер”.
— И все-таки это клевета, — рявкнул генерал. — Где вы последний раз видели в нашем городе красных, кроме как на виселице?..
— Да, действительно, теперь у нас как будто порядок, — сбавил тон Лангман, но тут же добавил: — Но вот в Одессе, я слышал, дела очень плохи.
— Откуда вы это взяли? — еще больше разъярился Штромм.
— Еще месяц назад мне звонил коллега, он говорил, что у них в Одессе госпиталь городской комендатуры переполнен ранеными в результате террора и диверсий красных. И я по приказу штаба армии отправил туда своего хирурга и трех младших чинов. Да, только сегодня утром я говорил по телефону с хирургом, и он снова сказал: дела дрянь.
— Ну и напрасно вы болтаете об этом по телефону, — проворчал Штромм и продолжал уже более миролюбиво: — Конечно, румыны справиться с красными не могут. У них нет нашего опыта и наших возможностей. Однако можете быть уверены, мы им поможем — порядок будет в Одессе.
В этот момент Шрагин думал о командировке в Одессу, о том, что надо на нее соглашаться. Когда в Москве планировалась операция, на случай если в этом городе Шрагину осесть не удастся, ему была дана явка в Одессе. Почему бы теперь не воспользоваться этим? Может быть, появится возможность перевести его товарищей в Одессу, а не отправлять их в опасный поход к партизанам? Его размышления прервала подошедшая к нему Любченко.
— Между прочим, как раз в Одессе есть специалист, которому вашей жене следовало бы показаться, — наклонясь к Шрагину, сказала она шепотом.
Шрагин затаил дыхание. Это ее “между прочим” прозвучало как продолжение его мысли. Пауза длилась одно мгновение, Шрагин взял себя в руки. Лиля уже давно жаловалась на боль в груди, и Эмма Густавовна безапелляционно заявляла, что у нее туберкулез. Исследования, которые были сделаны Любченко в ее больнице, ничего не показали, но Эмма Густавовна продолжала настаивать на своем. Да и сама Любченко, видимо, не желая еще раз ссориться с ней, согласилась, что, несмотря на результаты исследований, Лиле следует показаться хорошему специалисту.
— Если бы вы могли организовать поездку Лили в Одессу, — продолжала Любченко, — я написала бы письмо этому профессору. Когда-то мы вместе с ним работали, и он меня наверняка помнит.
— Большое спасибо, Мария Степановна, это обязательно надо сделать, — сказал Шрагин и в эту минуту окончательно решил — он должен ехать. Надо только попросить у адмирала Бодеккера разрешить взять с собой Лилю. Кроме всего прочего, он просто боялся теперь оставлять ее здесь одну…
Глава 38
Кирилл проснулся поздно. Все еще срабатывала морская привычка — высыпаться как следует перед вахтой. Теперь он называл вахтой встречи со Шрагиным и передачу затем на Большую землю его донесений. По расписанию эта вахта была три раза в неделю, но случались еще и авральные, сверх расписания, о которых он узнавал по сигналу в условном месте. Сегодня как раз авральная.
Солнце нахально лезло в окна, в доме вкусно пахло свежевыпеченным хлебом, из кухни доносились голоса жены и матери. “Повезло мне с Ларкой, — радостно думал Кирилл, — мировая женка получилась, даже с мамой живет душа в душу”. Другой раз ему бывало даже обидно, что мать так заботлива и нежна к его Ларе. Но сейчас их негромкий разговор там, в кухне, вызвал у него блаженное ощущение дома, уюта. Он вспомнил боцмана своего парохода Арсентьича, свирепого богатыря. Однажды за ужином в камбузе, наслушавшись трепотни матросов об их приключениях на берегу, боцман вдруг сказал: “Босяки вы и бесштанники, в одном похабстве всю жизнь видите. А главная-то радость жизни на своем берегу, где у тебя дом, жена, детишки. Хватитесь, босяки, да будет поздно”.
“Дураки мы были, это верно, а боцман знал, что говорил, — думал сейчас Кирилл, нежась в мягкой и теплой постели. — Вот кончится война, снова буду ходить в загранплаванья, а когда буду возвращаться, на при-чале меня будет ждать Ларка. Завалю ее заморскими подарками, одену, как куколку. Только бы война кончилась…”
Шрагин был доволен радистом. Он не знал, что Кирилл, встречаясь со своим лучшим дружком Ленькой, который работал в полиции, добросовестно пересказывал ему все, что слышал о войне от Шрагина. Ленька все же не мог понять, как может Кирилл сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как берлинские гаврики поганят их родной город. Мало того, он еще катает их на катере. Кирилл отмалчивался. Шрагин запретил ему даже намекать другу на какую-то свою тайную работу.
Между тем Ленька уже действовал в одиночку. По службе в полиции у него двое суток работа, сутки — отдых — В свои свободные ночи Ленька охотился на гитлеровцев. Он стрелял их из малокалиберной винтовки. Огневую точку Ленька оборудовал в заброшенном садике около разваленного бомбой дома. Одной своей стороной сад выходил на главную улицу — там был забор, напротив, через улицу, — кинотеатр. Другая, не огоро-женная тропа сада выходила на параллельную улицу. С наступлением сумерек Ленька занимал огневую позицию и через дыру в заборе наблюдал за подъездом кинотеатра. Увидев там немца посолиднев, он брал его на мушку. Раздававшийся за забором выстрел не был слышен на улице, а немец падал. Ленька быстро прятал винтовку под развалинами дома, выходил садом на параллельную улицу, возвращался не спеша домой и ложился спать.
Несколько дней назад Кирилл был у Леньки в его “холостяцкой каюте” — захламленной комнатке на втором этаже старого дома, опоясанного балконной галереей.
— Трех уже чокнул, — шепотом рассказывал Ленька, и глаза его азартно горели. — Подключайся, дурень, скучать не придется…
Вспомнив сейчас об этом, Кирилл усмехнулся: “Ничего, Леня, на последней поверке ты узнаешь, что и я не спал”.
Вполне довольный собой и своей жизнью, Кирилл встал с постели и начал делать гимнастику. Потом вместе с Ларкой и матерью пили чай с теплыми ржаными лепешками и разговаривали про жизнь.
Лара рассказала, как в больничной кубовой, где она работала, ночью чуть не случился пожар. И как раз она случайно заглянула угол, где стоит печка, и видит — дрова из нее вывалились и уже горит пол. Хорошо, что воды в кубовой сколько хочешь. Директор больницы обещал благодарность объявить.
