рукой мой затылок и кладя ее на свое плечо. — Если ты не заметила, дорогая, я был здесь с тобой каждый день.
Я хмурюсь. — И… что?
— Я не работал.
Он говорит это так, будто в его словах есть какой-то глубокий смысл. Если так, то я его не улавливаю. — Да, — говорю я осторожно, — было мило видеть тебя здесь.
Он откидывает голову назад и смеется, пугая меня. — Что тут смешного?
— Ты. — Все еще смеясь, он берет мое лицо в свои ладони. — Ты знаешь столько сложных слов, а мило — это то, что ты произносишь в девяти случаях из десяти.
Я сказала: — Мило — это хорошее слово.
Когда он улыбается, я хлопаю его по плечу. — Прекрати!
— Я уже прекратил. — Он нежно целует меня, растирая большими пальцами мои щеки.
— Прекратил что?
— Я прекратил.
— Прекратил что? — Когда он просто стоит и улыбается мне нежными глазами, я задыхаюсь от понимания. — Ты прекратил?
— Боже, ты такая медлительная. Ты уверена, что у тебя есть высшее образование?
Смотря на него с недоверием, я говорю: — Моя бабушка говорила мне, что я такая бестолковая, что умру с голоду с буханкой хлеба под мышкой.
Он скривился. — Похоже, она очаровательная женщина.
— Сицилийцы не выделываются. Вернемся к той штуке с прекратить.
Он снова целует меня, на этот раз чуть глубже. — Хм?
— Когда это случилось?
— Как только я понял, что хочу провести с тобой остаток своей жизни. После этого моя работа потеряла смысл. Если бы я был ответственным за то, чтобы заботиться о тебе, я не мог бы летать по всему миру, убивая плохих парней, которые иногда пытаются убить меня в ответ.
Я вспоминаю его разбитое лицо и рассеченную губу, когда он вернулся той ночью из Германии с кожаной сумкой, и вздрагиваю. — Так ты можешь просто уйти? Без всяких последствий?
Его лицо темнеет. Какое-то мгновение он просто молча смотрит на меня.
Я быстро говорю: — Просто скажи, буду ли я или ребенок в опасности.
— Нет, — мгновенно отвечает он, качая головой, — Но помнишь, я говорил тебе, что нарушу правила, чтобы ты была моей? Так вот, я их нарушил. Все правила. И за все в жизни надо платить цену. Однажды эта цена будет названа, и я не смогу от нее отказаться.
Черт, звучит плохо.
Он стоит и ждет, что я засыплю его вопросами, и я знаю, что он ответит на них, если я это сделаю. Но я научилась очень хорошо справляться с двусмысленностями. Теперь я эксперт по навигации в темных, опасных водах жизни, и я знаю, что когда бы ни была названа эта его цена, я с ней справлюсь.
Мы справимся с этим вместе.
Перейдя на более светлый тон, я говорю: — Надеюсь, ты не ждешь, что я тебя поддержу, Ромео. Тебе все равно придется разделить со мной эту ношу, наемный убийца ты или нет.
Медленно его лицо расплывается в улыбке. — А я думал, что ты феминистка.
— Какое отношение имеет то, что я феминистка, к тому, что ты не лентяй?
— Я думал, что феминизм — это про равенство.
— И?
— А что, если я хочу сидеть дома и присматривать за ребенком, пока ты работаешь?
Этот человек так хорошо умеет говорить, что я смотрю на него с открытым ртом. Серьезно, это мастерство уровня джедаев.
Он смеется и крепко сжимает меня. — Я собираюсь найти календарь, чтобы мы могли выяснить, когда прибывает Джеймс Младший. — Он разворачивается и направляется обратно в дом, оставляя меня кричать ему вслед: — А что, если ребенок будет девочкой, шовинист?
Когда он исчезает в открытой французской двери, я слышу его смех. — Тогда мы назовем ее Джейми.
Слабо смеясь, я сажусь в одно из мягких кованых кресел, окружающих квадратный деревянный стол, за которым мы любим ужинать по вечерам. Оливковые деревья оживают от птичьего пения. Солнце греет мне голову. Я играю пластиковым тестом на беременность, улыбаюсь, как сумасшедшая, и качаю головой над тем, как вселенная сговорилась, чтобы привести меня сюда, к этому моменту.
Затащить меня через канализацию и проверить на прочность, прежде чем наградить такими прекрасными подарками.
Когда Джеймс возвращается, держа в руках настенный календарь, я насмехаюсь.
— Что случилось с твоим супершпионским телефоном?
Он закатывает глаза. — Твоя бабушка была права. Разве ты не заметила? Я не пользовался этим телефоном уже несколько недель.
— Еще раз встанешь на сторону моей бабушки, и этот ребенок будет последним, которого ты сможешь сделать, мой друг.
Он бросает календарь на стол передо мной, целует меня в макушку, а затем направляется к овощным грядкам, буйно растущим вдоль стены с одной стороны внутреннего дворика. Я смотрю на его ягодицы — восьмое чудо света — когда он идет.
Когда я возвращаюсь к календарю, то замечаю, что его тема — осенние листья на Восточном побережье. — Красивые картинки, — кричу я Джеймсу, — Ты когда-нибудь видел, как меняются листья в Центральном парке в сентябре? Это волшебно.
Он говорит что-то, что я не могу разобрать из-за щебетания птиц, которое становится все громче. Без сомнения, они борются за последние дикие сливы в живой изгороди. В моих ушах тоже стоит далекое жужжание, механический шум, что-то далекое и немного раздражающее. Гадая, не пашет ли фермер одно из полей полбы неподалеку, я перелистываю календарь на страницу сентября.
Фотография месяца — яблоневый сад за пределами старинной деревни в Новой Англии. Деревья ярких оттенков красного, желтого и золотого. Под фотографией есть описание деревьев и места, где она была сделана, а также название группы, которая выступила спонсором календаря.
Психиатрический центр Рокленд в Оранжбурге, штат Нью-Йорк.
Дыхание выбивается из моих легких. Кожа по всему телу покрывается муравьями. Странный механический шум усиливается, пока я не слышу только его.
Я с ужасом шепчу: — Нет.
Когда я в панике поднимаю глаза, отчаянно ища Джеймса, он больше не наклоняется над грядками с овощами, собирая помидоры на ужин.
Он исчез.
Когда я оглядываюсь на деревянный стол, он тоже исчез. Как и стул, на котором я сидела, и дом, и внутренний дворик, и сад, и раскидистые поля лаванды, и вся красота и спокойствие Прованса. Все исчезло.
Остался лишь календарь в моей руке —
