— Этот толстый чурбан Филюхин — золотые руки. Он любит деньги и почтение. Нужно делать вид, что его уважаем, и не бить по морде.
И если, начав добровольно работать в депо чуть ли не с первых дней оккупации, Филюхин действительно завоевал авторитет у немецких инженеров и мастеров, то уважение у многих своих сограждан он терял все больше и больше. Не могли простить дновцы старому машинисту службы у оккупантов.
— Неблагодарный человек, — говорили одни, — подняла его Советская власть: из поездного смазчика инженером сделала, а ему, видишь ли, на старости лет «господином Филюхиным» быть захотелось.
— За марки немецкие продался, — судили другие. — Да оно и раньше видно было — политикой не интересовался, все в саду копался, цветочки разводил.
Была в этих суждениях доля правды. Иван Васильевич до войны все свое свободное время действительно отдавал садоводству.
А вот насчет политики ошибались — беспартийный старый мастер горячо сердцем воспринимал все, что делала Советская власть, и в черную ночь фашистской оккупации остался ей верен. Но об этом знали только два человека: Матвей Иванович Тимохин, секретарь Дновского райкома ВКП(б), и Анастасия Александровна Бисениек, руководитель центральной группы разветвленного дновского подполья. Организуя его первые звенья за несколько дней до оккупации города, Тимохин «замкнул» Филюхина только на Бисениек. Это и помогло Ивану Васильевичу больше двух лет оставаться неразоблаченным.
Встречались Бисениек и Филюхин вначале редко, а потом чаще и чаще. Дело в том, что Иван Васильевич, став «господином», внимательно начал следить за своей обувью, а отец Анастасии Александровны — Александр Павлович Финогенов — слыл лучшим сапожным мастером в городе. Из уважения к «господину Филюхину» Финогеныч (так звали дновцы старика сапожника) через дочь посылал ему починенную обувь на дом. Так на квартиру Филюхина попадали… взрывчатка, самодельные мины.
Через Дно ежедневно проходили десятки эшелонов. Иван Васильевич, имея пропуск на хождение по железнодорожному узлу, часто появлялся на путях и разыскивал своих учеников. А было у него их немало — десятки. Встретит, буркнет что-то в ответ на приветствие, а потом, как говорится, берет быка за рога:
— Что ж ты, парень, снаряды фашистские к Ленинграду подвозишь? Разве я тебя этому учил?
Растерянно смотрит машинист на человека, у которого всю «паровозную науку прошел», мнет картуз в замасленных руках, оправдывается виновато:
— Время-то ведь какое. Да и не по доброй воле. А разве вы сами, Иван Васильевич…
— Сами, сами, — ворчит Филюхин. — Некогда тут с тобой философию разводить. На, возьми «подарок». Сунешь куда надо. Только смотри сам живым оставайся. Да чтобы грохнуло подальше от города.
И летели под откос воинские эшелоны… С неменьшим риском собирал Филюхин и разведывательную информацию в таких местах, куда вход для русских был строго запрещен и где за каждым шагом наблюдали гестаповцы. Передавая Бисениек клочки бумаги с записанными по-мерами воинских частей и сведениями о их вооружении, Иван Васильевич добродушно посмеивался:
— Бери, бери, Настенька. Надо же мне чем-то за отремонтированные штиблеты да подшитые валенки рассчитываться.
Так отвечали советские патриоты Дновского узла на призыв подпольного райкома партии:
«Товарищи путейцы, разрушайте железнодорожные пути. Движенцы, делайте заторы в движении, организуйте столкновение поездов и крушение их…»
На допросах Филюхин разыгрывал обиженного верного слугу «нового порядка», отвечал односложно: «Не знаю», «Нет», «Не ведаю». Улик прямых у гестапо не было. Арестованная еще раньше Бисениек выдержала страшные пытки, но не назвала ни одного имени. Иван Васильевич был брошен в концлагерь. После победы над фашистской Германией скоропостижно скончался, унеся с собой в могилу многие тайны дновского подполья.
«САМОЙ НЕ ВЕРИТСЯ»
На одном из стендов музея в Пскове висит портрет молоденькой девушки Саши Яковлевой. На груди у нее орден Ленина.
Мы беседуем с Александрой Семеновной, рассматривая реликвии того далекого времени, когда комсомолка Яковлева покинула отчий дом и стала на партизанскую тропу. Рассказывает Александра Семеновна скупо. Но ее рассказ дополняют материалы, собранные летописцем боевых дел железнодорожников Александром Ивановичем Валентиком.
Первое задание Саши было не очень трудным — достать немецкий паспорт. Достала.
— Молодец, — похвалил девушку Соловьев, начальник разведки 3-й Калининской партизанской бригады. — А теперь…
Это «теперь» стало военной специальностью миловидной официантки со станции Новосокольники. Означало оно — разведка, разведка и еще раз разведка. На своей родной станции Гущино и в Новосокольниках Саша считала воинские эшелоны — сколько за сутки пройдет поездов с вооружением, с живой силой, снабженческих.
Один раз в деревне План Яковлева с подругой нарвались на патруль. Выручило кладбище. Девушки долго и надрывно плакали у свежей могилы. «Деда-кормильца схоронили», — объясняли они пожилым солдатам… Записки с подсчетами поездов и автомашин за двое суток были вплетены в густые Сашины косы.
И еще не раз находчивость и смелость спасали разведчицу. Как-то, когда бригада действовала в Россоновском районе Белоруссии, Саша несла донесение в штаб 1-го Калининского партизанского корпуса. Заночевала в лесу. Утром рано направилась к деревне. На околице окрик:
— Хальт! Куда идешь?
Ответила не задумываясь:
— К тете.
— Веди к ней.
Привела гитлеровцев в первую с краю деревни хату. Хозяйка топила печь, на полу плакал ребенок.
Саша быстро подняла его и начала утешать, целовать. Ребенок замолк. Хозяйка удивленно посмотрела на незнакомку.
Ефрейтор осклабился, затем шагнул к печке:
— Кто это, матка?
— Своя! — ответила как можно равнодушнее хозяйка.
Патруль ушел. Подразделение гитлеровцев двое суток стояло в деревне. Отлучаться из нее было запрещено. Натерпелись страху и Саша и «тетя».
Был и такой случай. Вместе с бойцами Ваней Костроличным и Филиппом Глушенковым Яковлева шла в разведку в один населенный пункт. На дороге показался гитлеровец с сумкой через плечо. Саша вспомнила слова командира: «Ну а если «языка» возьмете, то и совсем ладно будет» — скомандовала:
— А ну, хлопцы, в кусты. И потихоньку пробирайтесь вдоль дороги, а я погутарю с фрицем.
«Фриц» оказался фельдфебелем. Был он навеселе и начал ухаживать за девушкой. И по-русски говорил прилично. Саша принимала ухаживания, смеялась, а в голове мелькали один за другим планы, как обезоружить гитлеровца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
