— Да! — Андромедов вскочил. — Пойду прямо к Константину Ивановичу.
— Иди. И если туристки эти прицепятся, отвечай что угодно, только ни слова про Сонную Марь. Мы приехали бабочек ловить. И пасечника своего предупреди, чтобы не говорил, что ты уже наведывался сюда. Скажи, редакционная тайна. — Визин протяжно вздохнул. — А впрочем… Что тут утаишь? Молва бежит впереди нас…
— Не беспокойтесь. Все будет, как надо!
— Вряд ли я сегодня сделаю и полсотни шагов…
Андромедов составил рядом в тень их поклажи.
— Может, вы поели бы чего-нибудь, пока я…
— Иди! — Визин махнул рукой.
СОНМИЩЕ
1
Такая тишина…
Боже мой, как будто никто тут не живет. Как будто дома эти пусты, все как один, никого — только куры и гуси. А ведь не пусты же, не пусты, люди живут, только та крайняя мрачная хламина осталась необитаемой, — в целых пяти домах целых одиннадцать человек. Разве мало? Но где они, люди, куда подевались, почему никого не слышно, почему страшно — среди бела дня страшно, почему такое чувство, как будто ты одна на всем свете?.. И даже телефона нет, ни с кем нельзя связаться…
Шестеро пришлых и пять аборигенов…
Как эти женщины, эти старухи смотрели на тебя, словно ты невидаль какая, уродина. На свою местную уродину — о бедное, сумасшедшее существо! — не смотрят так, не пялятся. Привыкли? Ну да, бывают горбатые люди, бывают помешанные… А ты — вне нормы. Иначе как расценить тот шепоточек у колодца — «была б молодая, тогда б…» Я старуха? Или перешагнула, в их представлении, ту грань, когда прилично носить брюки и кофту навыпуск? Какая дикость… Впрочем, они и сто лет назад так же одевались: длинная юбка, передник, платочек… И такой странный выговор…
Нет-нет, никогда тебе с ними не сойтись, и не пыжься, и не злобствуй, и обиды твои смешны, и отвечают они тебе так, потому что ты им смешна, ты с Луны свалилась. Они, конечно, думают: разве нормальный человек поедет неизвестно куда, за тысячи километров, в совсем незнакомое место, только для того, чтобы взглянуть на какой-то там источник — интересно ему, видите ли, любопытно взглянуть… Да, они определенно так думают, да и любой, не только они, вправе так подумать. А что остается?
Самое страшное, что они и в самом деле ничего не знают. А ведь представлялось все иначе. Так несложно, отчетливо представлялось. Ты приезжаешь, тебе объясняют, как идти, и что делать — без канители, понятно, просто. Тебя понимают, тебя ободряют, поддерживают… Да ведь из статьи этого журналиста так и следует… А тут — на тебе… И не первая ты такая дура — были тут уже и до тебя, были, приставали, выпытывали, унижались. Если бы первая была — ну, куда ни шло: первая и есть первая, с первой какой спрос? А то ты всего-навсего одна из дур и дураков, что наведывались сюда и еще, видимо, будут наведываться; придут, поноют, побродят вокруг деревни и — назад, не солоно хлебавши. Вот и старик этот, пришелец, — тоже сразу:
— Выходя, гражданочки, вам взад поворачивать надо.
Ему, получается, не надо, а нам надо. Решил за нас. Никто, мол, все равно ничего не знает и не скажет, а потому вам, — то есть мне и Вере, делать здесь нечего. А сам почему-то не поворачивает. Разве он не за тем же приехал?.. Если бы так уж совсем нечего было здесь делать, разве торчал бы он в Макарове этом, разве подлаживался бы к местным, затевал бы с ними всякие разговоры?.. А сапоги он зачем чинит? Достал где-то старые сапоги и чинит. У него же есть сапоги, зачем ему вторые? Для Жана? Зачем?.. Какой он все-таки худой, изможденный. Не иначе — болезнь какая-нибудь неизлечимая…
А юноша опечалился; он тоже надеялся, что ему все расскажут и покажут… Какие удивительно грустные глаза, какое лицо… Что у тебя стряслось, ребенок?..
Ты их не выманивала, нет. Ты просто вышла на завалинку, и все. А они сами и увидели. И хорошо, что увидели. А то сидела бы одна, дура, сходя с ума от растерянности и страха. Увидели, вышли, подошли… А остальные где? Ведь здесь обитает еще восемь человек — нас трое и еще восемь. Где они?
Да-да — работа, пасека, сено… Этот журналист вообще не сидит на месте. Ученый заболел. Вера — одна, сама с собой, опять на ту полянку ушла, конечно… Ах, какая она… Сомнамбулическая, оцепенелая, глухая, бесчувственная, руки холодные — это в такую-то жару! Что течет в ее жилах?.. Господи, ну куда она в таком виде, в таком состоянии?.. Ведь еле отговорила сегодня: уже с утра хотела отправляться…
Отправляться-то некуда…
Но этот ученый, этот ученый… Истеричка… В любовницы к нему собралась…
Как Жан смотрит на тебя! Он в тебе тоже невидаль обнаружил? Неужели я до того уже дошла, что так изменилась, так обезобразилась… Нет, он не так смотрит. Иначе. Он ведь, — ну как же, как же! — еще в ресторане, в Долгом Логу, когда сталкивались, смотрел, все время смотрел, словно больше смотреть не на что было…
А печет-то! Прямо Сахара какая-то…
— Что же мы все-таки будем делать, Филипп Осипович?
— Известно, Андреевна…
А что известно? Ничего не известно… Только не похож он на человека, который так вдруг откажется от задуманного.
— А вы, Жан?
— Не знаю…
— Так нельзя. Так нельзя. Как так: пришли, потоптались и ушли! Конечно! Им, местным, что за дело до каких-то там источников? Их сенокосы волнуют, пасека. Разве не так?
— Можа и так.
— Не напрасно же мы в такую даль тащились… Все насмарку, выходит? Все бесполезно?.. Нет! Надо поговорить с ученым, вот что!
Именно это они и хотели услышать, именно это? Каждый так только и думает, что «надо поговорить с ученым», а ты взяла и высказала! А с кем еще, на кого еще надеяться? Только на ученого — дважды два.
— Они идут туда, определенно. И с ними обоими надо поговорить, и это я беру на себя!
— А как откажа? — Вот-вот! «Откажа». Только дразнится, распаляет себя и других, а сам, наверно, и мысли не допускает, что ученый может отказать.
— Да почему он откажет-то? Мы ведь не собираемся мешать его научным исследованиям! Мы просто пойдем следом! И при случае поможем — мало ли что им вдруг понадобится.
— Мужчина, видать, солиднай, важнай. Такой как скажа, так и сделая. Вишь: вам, женщинам, — женский дом опрядялили, нам — мужской, а яму аккурат к хозяину.
— Ну, Филипп Осипович, это не потому, что важный там или солидный, а потому что занемог. А больному человеку, конечно же, настоящий уход нужен. Я вас уверяю: как только он поправится, так я сразу пойду и уговорю его.
— Можно, конешно, попытать…
Видишь! Согласился — «можно попытать». Значит, все его разговоры про «поворачивать назад» — так себе. И значит — ты правильно думаешь. И никогда не следует сразу отступать, перед первым же курьезом, первой нелепостью или трудностью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
