Я читал. Зловонное дыхание уже достигало моего обоняния, но вить по ходу екзорсисма мне не раз приходилось уже подступаться к одержимой и дотрагиваться до нее. Я тщился не думать, что она высвободилась от пут и телесная сила нещасной должна много превышать сейчас мою. Я читал.
Скрюченные персты дотронулись до моей шеи, и вдруг руки упали. Женщина упала наземь и принялась дергаться и ломаться в припадке падучей.
— Ой, тошнехонько! Ой, больно! — завопила она, когда припадок начал утихать. Не сразу понял я, что голос был теперь женским, хотя и невнятным, ибо она сильно прикусила себе язык: явление самое обыкновенное при корчах епилептических.
Выйдя из сарая, я с изумлением увидал, что уж давно рассвело. Обеспокоенное семейство ждало меня на дворе.
— Позаботьтесь о больной и больше ничего не бойтесь, — сказал я женщинам, недоумевая, отчего те с ужасом пялят на меня глаза.
Как узнал я впоследствии, Галина прожила после отчитки недолго, слишком уж велико оказалось телесное истощение. Тем не менее умерла она человеком, а не вместилищем бесовским. Я же, милостью Божией, избежал участи, что хуже смерти.
— Отче, — вымолвил Илларион, утерев ладонью слезы, коих ему не пришло бы в голову устыдиться. — Отче, ты, поди, сберег ту стрелу в память о сем испытании?
— Выбросил в ретирад, — отец Модест, засмеявшись, коснулся руками своих волос. — Напоминанье о моей гордыне и без того всегда при мне.
Глава XXXIX
В это же самое время Нелли и Параша, красные после бани, забравшись в угол широкой кровати, накрытой ярким лоскутным одеялом, увлеченно беседовали. Воистину многое надлежало им рассказать друг дружке! По первому разу оба повествования завершились, и теперь они пошли на второй заход, припоминая все в подробностях. Как раз Нелли дошла вновь до страшной ночи, проведенной в дому Венедиктова.
— Балдахин из парчи, а ложе короткое, как в старину спали! Когда боялись, что ляжешь прямо, так умрешь! — вспоминала Нелли. — А зеркала не больше окошек, и ставни на них вроде как на окошках. Только вить это в прошлом веке боялись зеркала незаперты оставлять, чтоб не вылез из них кто! Такой богатый, а обзаведенье все старое, зачем ему? А стены, ровно печка, плитками выложены, уж и не знаю зачем!
— От клопов, чтоб за обивкой не прятались.
— Откуда это ты знаешь? — удивилась Нелли.
— Так княгиня же рассказывала. В том дому, где она арапа увидала, что тетку заколдовал! Изразцы там были сине-белые, с картинками!
— Сине-белые с картинками! — Нелли рывком вскочила с кровати. — Каждая картинка разная, да на них человечки живут! Парашка, не тот ли это самый дом!
— Так вить княгине сколько годов!
— Ох, Парашка, я вить его близко видала! Не старый, не молодой! Лицо гладкое, свежее, а не молодой, нет! Ей-ей не удивлюсь, коли он и тогда был таким же. Ну как он долго в Санкт-Петербурге не был…
— Смешно ты говоришь — «Петербург»!
— Многие теперь так говорят. Ты дело слушай! Долго не был, а уж приехал да поселился как привык!
— Касатка, что ж от тебя отцу Модесту надобно? — Параша нахмурила светленькие брови. — Как ты, девчонка, ему поможешь с Венедиктовым сладить?
— Ох, не знаю… — Нелли вздохнула. — Мне сейчас первое дело — Катьку встретить в Твери. Вона у меня сколько защитников-то нашлось, а она одна пробирается…
— Как знать, — Параша глянула хитро. — Может, и ей кто помогает сейчас. Больно уж цыганы-то кстати оказались, как ты захворала… Хотела б я знать, что тебе старуха от жара-то давала? Я б ивовой коры толченой заварила, от жара или суставных болей ничего нету лучше ивовой коры.
— Да что ты о какой-то дурацкой коре! Ты о Катьке думай!
— Думаю, касатка, думаю. Спокойно у меня на душе. То исть вроде и есть какая тревога, да не за Катьку.
— Ну чего, насекретничались? — в дверь сунулась тоненькая Ненилка.
— Ты почем думаешь, что у нас секреты? — подозрительно глянула на девочку Параша.
— Так разве ж можно без секретов три часа в горнице усидеть? — передернула плечиками Ненилка. — А то пойдем пряничных кукол печь, у малой у нашей ангел завтра.
— С глазурью? — заинтересовалась Параша.
— А то! Все глазурью выведем — и личико, и наряд. А в тесто узюма намешаем.
— Без меня.
Нелли стряпню терпеть не могла. Когда Параша с Ненилкой умчались на кухню, она, подумав, надела свой мужской наряд. К платью-рубахе ей принесли и шерстяную запону, но Нелли знала, что народная одежда ей не личит.
Одевшись, она спустилась в гостиную, откуда доносилась игра на клавире. Гостиной сия комната в купеческом дому могла назваться лишь с натяжкою. Вместо диванов и кресел между окнами стояли крытые тканью лари с вышитыми подушками. Вместо портретов на стенах был огромный иконостас в углу, какой не во всяком дворянском дому увидишь и в молельне. Пол был покрыт не ковром, а полосатыми дорожками, а низкие оконца задернуты белыми занавесочками. Однако инструмент был отличной работы, с немалою стопкой нот на крышке. И вообще комната была уютной, как и весь этот купеческий дом, пришедшийся по сердцу Нелли.
За клавирами сидел Роскоф, небрежно подбирая незнакомый Нелли простенький мотив.
— Хочешь послушать, юный друг мой, сколь я продвинулся в русском моем языке? — весело осведомился он, увидя Нелли.
— Ты сочиняешь песню? — Нелли взобралась на высокий табурет.
— Какой из меня сочинитель! — отмахнулся Роскоф. — Как обыкновенно, перелагаю родные мне песенки с французского. Сия песенка крестьянская, очень старая. Вот послушай! Это вить пастушка поет.
— Да я слушаю.
— Ягненок белый, мой дружок, -
приятно запел Роскоф, аккомпанируя себе. -
Послушай-ко секрет!Сегодня стадо на лужокГнала твоя Нанетт!О-ла, о-ла-ла-ла!Вдруг по дороге пыль столбом,Как туча пыль летит!Гремит из тучи, словно гром,Стук яростных копыт…О-ла, о-ла-ла-ла!Султан из перьев промелькнул,Плаща взметнулся мех.Подобно молнии сверкнулСеребряный доспех.О-ла, о-ла-ла-ла!Вся обомлела я, мой друг,Ягненок белый мой!Корзину выронив из рук,Я бросилась домой!О-ла, о-ла-ла-ла!Селенье все полно молвой,Сказал старик один:Вернулся сир Робер де ТройИз дальних Палестин.О-ла, о-ла-ла-ла!Он у святого алтаряДал в юности обет.Он видел Мертвыя Моря,Страшнее коих нет.О-ла, о-ла-ла-ла!Одну он выиграл войну,Другую проиграл.У Саладина был в плену,Из плена он бежал.О-ла, о-ла-ла-ла!Волшебниц видел он в шелках,Что прячут лица днем.Я ж в деревянных башмаках,В загаре я густом.О-ла, о-ла-ла-ла!Гроза, беда средь бела дня,Забыла я покой:Что сир Роберу до меня,До девушки простой?О-ла, о-ла-ла-ла!Сижу я в травах полевыхЗа каменным мостом.Уж шум копыт давно затих,И тихо все кругом.О-ла, о-ла-ла-ла!Я в воду бросила венок,Куда он поплывет?Ягненок белый, мой дружок,Чего же сердце ждет?Чего же сердце ждет?
— Таковая песня называется пасторалью, — пояснил Роскоф.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
