— Помнишь, была усадьба на фото, где девочка на ступенях стоит? — спросил Роман, закрывая альбом. — Старинная фотография.
— Не помню. — Марья Севастьяновна отвернулась.
— Что ты с ней сделала? Продала? Подарила кому? Сожгла?
— Не было никакой фотографии. — Она явно лгала: Роман всегда чувствовал, когда она обманывает, чисто по-человечески чувствовал, без всякого колдовства, и не понимал, зачем она делает то, что не умеет.
И к чему из-за такой мелочи обманывать? Роман разозлился:
— Может быть, ты и Игорю Колодину ожерелье не делала? И водный меч — не твоя работа?
Она молчала.
— Игорь угрожал тебе? Опять молчание.
— Мне, своему сыну, ожерелье не подарила, а человеку совершенно чужому, мафиозному сынку, сделала сразу четыре.
— Тебе ни к чему ожерелье, — проговорила мать. — Ты все равно колдовскую силу ни на что. расходуешь. А Игорь мне деньги хорошие дал.
— Ничего не понял, — затряс головою Роман. — Я что, деньги должен был тебе заплатить? Или Колодин талантами какими-то особыми блистал?
— А, плевать мне! Подарила — и все! — вскричала Марья Севастьяновна с какой-то девчоночьей дерзостью.
— Да что с тобой! — Он тоже закричал и вскочил. Нельзя сказать, что прежде мать бывала с ним нежна, но чтобы вот так — окатывать злобой, как помоями, — такого, кажется, еще не было.
— Что со мной? А ничего. Потому что я ничто теперь — мешок с костями. Помереть мне теперь только — и все. А тебе на меня плевать. Тебе в Темногорске своем хорошо, весело. И зачем я только тебе, дура, кольцо отдала! Оно бы меня защитило. А теперь — никакой благодарности.
Роман стиснул зубы — не стал напоминать, что кольцо мать отдала уже после того, как ожерелья лишилась. Но и как утешить ее, не ведал. Да и как утешишь того, чей дар иссяк? Для такой беды нет утешения.
— Неужели ты так и не понял? — спросила она очень тихо. — Я тебя от дара спасти хотела. От этой боли и этой петли уберечь. Чтобы ты счастлив был. А дед Севастьян, дурак упрямый, все равно удавку на тебя надел. Так что мучайся теперь всласть.
— Я сейчас уеду, — сухо сказал Роман. — Чем-нибудь помочь?
— Ничего не надо, — отрезала Марья Севастьяновна. Потом смягчилась: — Колдовские замки установи на окна и двери. А то соседи прознают, что я дара своего лишилась, и вмиг дом обчистят.
* * *
ВОСПОМИНАНИЯ иссякли. Так внезапно иссякает источник, оставляя лишь влажное дно меж камнями. Роман протянул руку, взял часы. Светящиеся стрелки показывали половину шестого. Значит, утро. Но еще темно. Он спал и не спал. В доме было тихо. Может, Тину позвать? Со времени его возвращения она спала у себя в комнате.
Он встал, пошел к ней, постучал.
— Роман, ты?
— Можно?
— Конечно!
Она распахнула дверь:
— Роман, миленький, ну нельзя так себя изматывать. Не торопись. Вспомнишь еще все до Синклита.
— Не могу, колдовство не отпускает. — Он вымученно улыбнулся, сел на ее кровать. Тина сидела рядом в одной ночной рубашке. Шелк сверкал в свете ночника.
Зачем он вообще сюда пришел? Ах, да! Он же вспомнил. Теперь ее очередь. Брызнул ей в лицо водой и произнес одно слово: «Очнись!»
Тина вздрогнула. И пелена забвения спала. Как будто она только что по лестнице спустилась, сжимая в липкой от пота руке нож. В памяти возникло все разом — и как человек, которого она убить хотела, перехватил ее руку, как вывернул с силой, и она закричала от боли и согнулась до самого пола. А потом он ахнул: «Тина!» И руку отпустил. Поднял и поставил на ноги. И она узнала наконец его голос…
— Так это ты!
— Тина, послушай!
— Роман, сволочь! — выдохнула она не то с облегчением, не то с ненавистью.
— Я только стер твою память.
— Только!
— Никто не должен был знать тогда, что я вернулся. Прости, что так по-дурацки получилось. Наглядный пример, как опасно не помнить чего-то.
— Да уж…
Так вот почему она не сообразила, что в дом тайком проник именно колдун!
— Рома… ты ведь не только память стер. Ты запретил мне думать, что это ты был в доме? Так? Иначе бы я непременно догадалась. Я не дура. Никто другой войти не мог. Иначе бы все колдовские ловушки и замки к чертям полетели!
— И проболталась бы непременно. Я тебя знаю.
— Так нельзя! Неужели ты не понимаешь, что совершил подлость?
— В чем подлость? Что переспал с тобой? Извини, не понимаю. Разве нам плохо было вместе в ту ночь?
Она нехотя кивнула.
— Если хочешь, я сотру в твоей памяти все, что с той ночью связано. Навсегда.
— Нет уж! — Она произнесла это «нет» довольно твердо. С ехидцей. — Я все помнить хочу. И ту ночь — тоже. И твой фокус с забвением никогда не забуду. Клянусь водою!
Она ненавидела его в этот миг и страстно желала близости. Ничьи чувства он не понимал так, как ее. Была, правда, Лена еще. Но там он всего лишь использовал чужой дар. А тут… тут было совершенно иное.
Он обнял ее.
Она хотела оттолкнуть, крикнуть: «Уходи вон!» Но не смогла. Она была его рабыней. Ожерелье уничтожило гордость, парализовало волю, оставило лишь желание подчиняться, служить, любить, принадлежать только ему. Ожерелье способно помочь человеку раскрыть любой талант. Тине оно подарило любовь. Любовь как колдовской дар. И скинуть эту петлю невозможно. Да она и не хотела. Свой дар легко, как одежду, снять нельзя. А если сорвет другой, то превратит тебя в пустышку, в ничто.
Тина принадлежит своему колдуну. И неважно, любит он ее или нет. В такие минуты она верила, что Роман ее любит. И она шептала: люблю, люблю; сами собой эти «люблю» с губ срывались. Ее заклинания, других она не помнила и не желала помнить.
Потом они лежали рядом. Голова Тины покоилась у Романа на плече. А что, если дать ей внешность Нади? Это нетрудно. И не так уж они разнятся. Ноги чуть подлиннее, талия потоньше. Посадка головы. Цвет волос. Улыбка… Нет, не получится. Дерзости нет. Да, Тина бывает дерзкой, но это так, маска, игра. Котенок когти выпускает и оцарапать может лишь по недомыслию. А Надя — та дерзка иначе.
Да и не хочет он, чтобы Тина была такой. Вот что забавно — не хочет.
— Думаешь, одной моей любви хватит? — спросила Тина. Сладость плотских утех истаивала, вслед просачивалась горечь обиды и тут же недоуменное, за что? Ведь он ее любит, любит, может быть, иначе, чем неведомую эту Надю, но любит. Так за что мучит?
— Как видишь, хватает, — сквозь дрему пробормотал колдун.
— Ах, Роман, я знаю, что люблю тебя…
— Я тоже знаю, что ты меня любишь. — Он поцеловал ее.
— Хватит издеваться! — воскликнула она и гневно и жалобно.
— Ну что ты! Я говорю вполне серьезно. Роман поднялся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
