Гринчишин вполне обоснованно полагал, что попович не выдаст, что он разделяет его взгляды. Ведь Илларий рос в семье священника, всем своим нутром ненавидящего Советскую власть.
Уже в 1946 году под влиянием Гринчишина семнадцатилетний попович дает согласие вступить в организацию украинских националистов. Гринчишин, по кличке «Орест», организует ему встречу с провидныком ОУН (организация украинских националистов), тоже сыном священника — Романом Щепанским, по кличке «Буй-Тур», и опытным террористом, носившим условное имя «Лебедь». Илларий становится активным участником националистического подполья.
Осенью 1947 года по совету руководителей националистического подполья он поступает учиться во Львовский сельскохозяйственный институт, чтобы получить образование на средства народа и той самой Советской власти, против которой он вел тайную борьбу.
Будучи студентом, Илларий по заданию Щепавского собирал сведения о профессорско-преподавательском составе и об учащихся сельскохозяйственного института. Делал он это с далеко идущими целями. Зарубежные центры националистов требовали от своей агентуры в западных областях Украины, чтобы она вела борьбу за каждую молодую душу, запугивала молодежь и ее воспитателей.
— В общей сложности, — признался на суде Лукашевич, — мною были переданы в оуновское подполье сведения о пятидесяти — шестидесяти профессорах, преподавателях и студентах института.
Щепанский и другие вожаки антисоветского подполья похвалили молодого поповича и поручили ему новое дело — распространять во Львове антисоветские листовки.
Но листовки не производили впечатления на жителей города. Они сдавали их в милицию или в органы государственной безопасности.
Тогда по совету Буй-Тура Илларий Лукашевич меняет тактику. Он выписывает адреса наиболее активных студентов, преподавателей, партийных работников института и рассылает им письма, полные угроз и требований прекратить общественную работу, не вступать в комсомол, не поддерживать мероприятий партии, направленных на то, чтобы превратить Львов в крупный индустриальный и культурный центр Украины. В противном случае — смерть! Убийством угрожают оуновцы всем, кто стремится к новой жизни. Такие письма систематически получали парторг сельскохозяйственного института Пугачев, студенты-активисты Калитовский и Белгай и многие другие.
Два брата Иллария — Александр, учившийся в медицинском институте, и Мирон, исключенный за неуспеваемость из сельскохозяйственного института, тоже были связаны с бандитским подпольем. Еще в феврале 1949 года Орест (Иван Гринчишин) и Довбуш дают задачу Мирону вызвать из Львова его брата Иллария для встречи с ними. Илларий приезжает. На встрече с бандитами присутствовал и Мирон. Он слышал, как бандитские вожаки поручили Илларию собрать самые подробные сведения о писателе Ярославе Галане.
Ярослав Галан в рабочем кабинете. 1947 г.Илларий узнает, что Ярослав Галан по натуре человек добрый, отзывчивый, любит помогать людям и к нему как к депутату городского Совета обращается много граждан. И вот тут-то в голове обученного иезуитами поповича созревает план, как проникнуть в дом писателя. Для чего проникнуть, уже и тогда было ясно не только Илларию, но и его брату Мирону, который на суде показал: «Для меня было совершенно понятно, что готовится террористический акт над Галаном».
Илларий вместе с Мироном побывали на Гвардейской улице. Прогуливаясь перед домом, где жил писатель, они осмотрели балкон его квартиры и все подходы к зданию.
Результатом этой «прогулки» явился план дома, вычерченный Илларием.
В первой половине августа 1949 года Илларий посетил квартиру Ярослава Галана, но не застал его: писатель уехал в Закарпатье. Дома были только Мария Александровна и домработница Евстафия Довгун. Побеседовав с ними, Лукашевич ушел.
В конце августа Илларий Лукашевич, опечаленный и предельно вежливый, появился на Гвардейской снова. В это его посещение Ярослав Галан с женой были дома. В квартире также находились сестра и мать жены Галана, приехавшие погостить из Москвы, и домработница Довгун.
Лукашевич познакомился с Ярославом Галаном и рассказал ему о своих мнимых тревогах.
— Наш лесохозяйственный факультет, где я учусь, — говорил он, — закрывают, а на его базе собираются создать лесомелиоративный факультет. Мы, студенты, и я в том числе, очень огорчены. Мы не собирались быть мелиораторами. Все наши хлопцы рвутся перейти на лесохозяйственный факультет лесотехнического института, того, что на Пушкинской. Нас примут туда без звука, но директор сельскохозяйственного института Третьяков никого отпускать не хочет. Уперся — и все. Помогите нам, товарищ писатель, вы ведь сами когда-то были студентом и знаете, что такое призвание! Третьяков вас послушает!
Ни сам Галан, ни его близкие не подозревали, что история эта насквозь фальшива, что она придумана в бандитском подполье лишь для того, чтобы помочь Лукашевичу проникнуть в дом писателя, расположить его к себе и тем самым легче осуществить задуманное убийство.
Галан обещал студенту сделать все возможное.
На следующий день они встретились у здания Львовского областного комитета партии. У Галана был постоянный пропуск, а чтобы не терять времени на оформление пропуска для Лукашевича, он просит студента подождать на улице.
Через некоторое время из двери обкома вышел Галан. Он подошел к поднявшемуся Лукашевичу и, улыбаясь, объявил:
— Все в порядке. Вас кто-то понапрасну напугал. Будете и дальше учиться на лесохозяйствевном факультете. Был, правда, план реорганизации, но с ним не согласились и решили оставить все так, как было...
— Боже, как я вам благодарен, — едва не плача от мнимой радости, говорил Лукашевич, пожимая руку Галана. — Побегу теперь к своим хлопцам, обрадую их.
Вскоре после этого разговора произошло событие, обстоятельства которого остались невыясненными до сих пор.
Однажды вечером Ярослав Галан гулял с собакой по взгорью Стрыйского парка, где в то время шли земляные работы. Когда Галан приблизился к одной из траншей, оттуда послышались выстрелы, и несколько пуль просвистело над головой писателя. Пес заскулил, прижался к земле и потом сильным рывком потянул Галана к дому.
Ярослав Галан скрыл это происшествие от своих близких. Не обратился он и в органы государственной безопасности, из опасения, что узнает жена и расстроится.
16 октября 1949 года (как показал на суде Илларий Лукашевич) Щепанский, разгневанный, что 8 октября убийство Галана сорвалось, вызвал поповича на встречу. Он познакомил Иллария с щуплым, худощавым человеком — бандитом по кличке «Стефко».
— Это надежный хлопец, — уверил Лукашевича Щепанский, представляя ему нового напарника.
Националисты торопились: близилась десятая годовщина воссоединения Западной Украины с Украинской Советской Социалистической Республикой и подполье по заданию Мюнхена и Ватикана должно было заявить о своем существовании убийством какого-нибудь крупного общественного деятеля, известного своей преданностью Советской власти.
Поэтому Щепанский дал Лукашевичу твердый приказ:
— Двадцать четвертого октября, и ни днем позже, Галан должен быть убит.
Лукашевич и Стефко договорились встретиться в тот день в квартире дома № 22 по улице Первого мая, где нелегально проживала Ксения Сушко — сестра Стефко (Михаила Стахура).
Когда в условленное время Лукашевич и Стахур появились на конспиративной квартире, Сушко передала им портфель, в котором лежали две гранаты-лимонки, два пистолета и небольшой топор.
Одну гранату и пистолет Стефко отдал Лукашевичу, остальное оружие взял себе. Топорик засунул за брючный ремень, прикрыв полой пиджака и плащом, взятым у сестры.
В то утро после ухода жены в филиал Музея имени В. И. Ленина, где Мария Александровна работала художницей, Ярослав прошел в комнату, расположенную рядом с кабинетом, и сел за небольшой столик. Галан любил работать именно здесь, сидя лицом к широкому окну.
Галан начал писать статью, заказанную ему газетой «Известия» к десятилетию провозглашения в Западной Украине Советской власти.
Работалось хорошо. Он быстро набрасывал заключительные строки очерка — его лебединой песни:
«...Исход битвы в западноукраинских областях решен, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за досрочное выполнение производственных планов, за дальнейший подъем культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается еще под ногами. Однако жизнь, чудесная советская жизнь победоносно шагает вперед и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы, и боевая слава будут символизировать отныне только одно: величие освобожденного человека...»
