— Да, да, конечно, я понимаю. — Цукки поспешно кивнул головой. — Да, конечно, конечно. Бедный Брайли, такие руки у него были!..
— Мы все потрясены, доктор Цукки, но я вынужден повторить вопрос: где вы были этой ночью, в частности от полуночи до двух?
— Да, да, разумеется, — встрепенулся Цукки, — я был в своем коттедже.
— Когда вы легли спать?
— Около половины третьего…
Уэбб бросил короткий взгляд на полковника. Полковник, зябко вздрогнув, быстро взглянул на Цукки.
— Вы всегда так поздно ложитесь?
— Нет, мистер Далби. Обычно я ложусь около полуночи.
— Что же заставило вас бодрствовать на этот раз так долго?
— Видите ли, часов в одиннадцать ко мне зашел сосед, доктор Найдер, и мы заболтались…
— Какого же черта вы сразу не сказали! — просияв, крикнул полковник, победно посмотрел на Уэбба, скосил глаза на кроссворд и вдруг довольно хлопнул себя по ляжке. — Ну конечно же, киви. Птица из четырех букв.
— Что, что? Какая птица?
— Ничего, это я говорю о вашей беседе с Найдером.
— Я как-то не подумал, что это так важно.
— Вы настоящий ученый, дорогой доктор Цукки, — сказал полковник, — вы далеко пойдете. В научном, разумеется, плане. Теперь еще несколько вопросов, уже, так сказать, второстепенного порядка. Вернее, не второстепенного, а, так сказать, менее личного плана. Вы не знаете, откуда Брайли взял смит-вессон?
— Смит-вессон? — переспросил Цукки и побледнел.
— Да, именно. Смит-вессон.
— Боже мой… — Дрожащими пальцами Цукки попытался вытащить сигарету из измятой пачки, но не смог.
— Не волнуйтесь вы, ради бога, — нервно сказал полковник, перегнулся через стол, достал сигарету и дал ее Цукки.
— Спасибо, — сказал Цукки. Он долго возился с зажигалкой, пока наконец не закурил. — Это моя вина. Да, моя. — Он опустил голову.
— Что значит — ваша? — недоверчиво спросил полковник.
— Видите ли, пистолет этот был найден у Дэниэла Карсуэлла. Вы знаете…
— Да, — коротко кивнул полковник.
— По согласованию с вами я оставил пистолет у себя. Мне было интересно посмотреть, как будет вести себя стимулируемый объект, если ему предложить его же оружие. Я уже докладывал, что опыт вполне удался. Мистер Карсуэлл не захотел взять пистолет. Это очень важный момент в наших исследованиях. Очевидно, состояние эйфории с наложенным на нее подавлением воли полностью угнетает агрессивное состояние.
— Хорошо, хорошо, вы уже докладывали об этом. Но в чем же ваша вина?
— Брайли видел у меня пистолет. Вчера… нет, простите, позавчера он попросил его у меня. Боже, зачем я это сделал…
— Кто мог знать, — мягко утешил Цукки полковник, — кто мог знать… Он не сказал вам, для чего ему оружие?
— Он сказал, что хочет проверить мой опыт. Вы понимаете, как ученый я не мог отказать ему. Это дало бы возможность поставить под сомнение мои выводы…
— Ну конечно же, доктор, — просиял полковник, — научная добросовестность превыше всего. Вы не замечали каких-нибудь перемен в покойном в последнее время?
— Нет, пожалуй, — задумчиво сказал Цукки, — если не считать, что он стал угрюмее, что ли… Мы часто спорили по научным вопросам, и он был… как вам сказать… более, чем обычно, язвителен.
— Прекрасно, — сказал полковник — прекрасно! Вы не знаете никаких причин, почему бы Брайли мог покончить самоубийством? Не производил ли он на вас впечатление человека, который может наложить на себя руки?
— Пожалуй, нет.
— Хорошо. Если бы мы знали обо всех причинах самоубийств, их бы просто не было. И последний вопрос: могут ли стимулируемые объекты сознательно лгать, укрывать правду?
— Это исключается, мистер Далби. Видите ли, ложь — это в некотором смысле волевое усилие, творческий акт. Мы же подавляем волю стимулируемых объектов. Сознательная ложь совершенно исключается.
— Дело в том, что вчера покойник беседовал несколько минут с Карсуэллом. Имеет ли смысл допросить этого человека?
Доктор Цукки пожал плечами:
— Я уже вам объяснил, что…
— Спасибо, дорогой Цукки, вы очень помогли нам. У вас есть вопросы, Уэбб?
— Нет, сэр, — сказал майор и проводил глазами неуклюжую фигуру ученого.
— Каков идиот, — улыбнулся полковник, когда Цукки вышел из комнаты, — но очень симпатичный. С такими можно делать все, что вздумаешь. Ну что, вызовем этого Карсуэлла? Попросите, пожалуйста, Уэбб, чтобы его прислали сюда.
Как бы случайно полковник сдвинул локтем журнал «Тайм» на несколько дюймов в сторону, быстро вписал в пустые клеточки слово «киви», вздохнул и решительно прикрыл кроссворд «Таймом».
Дверь приоткрылась, и в щели показалась коротко остриженная голова сержанта.
— Карсуэлл, сэр.
— Давайте его, — сказал полковник.
Дэн вошел и широко улыбнулся. Все трое сидевших в комнате, казалось, излучали теплоту, будто были рефлекторами, а он стоял в фокусе их излучения.
— Здравствуйте, джентльмены, — сказал он.
— Нам стало известно… гм… Карсуэлл, что вчера вы о чем-то беседовали с доктором Брайли. Нам бы очень хотелось знать, о чем именно. Не могли бы вы нам рассказать?
— Ну конечно! — с воодушевлением воскликнул Дэн, чувствуя, как все в нем тянется навстречу этим добрым и внимательным людям. Возможность сделать им что-нибудь полезное воодушевляла его и заставляла говорить быстро и возбужденно: — Я вскапывал клумбы, когда ко мне подошел доктор Брайли и сказал, что очень обижен на меня за то, что я часто беседую с доктором Цукки, а с ним никогда. Что он ценит здесь каждого нового собеседника, поскольку немного есть людей, с которыми он мог бы поговорить.
— Он хотел сказать, что тоскует?
— Не знаю, сэр.
— Но он сказал, что ему не с кем поговорить?
— Не совсем так. Он сказал, что ценит каждого нового собеседника.
— Понятно, это одно и то же. А что вы ему ответили?
— Я был очень сконфужен и обещал обязательно зайти к нему. Я обязательно сделаю это сегодня. Обязательно.
Полковник Далби посмотрел на Дэна и сказал:
— Вы этого не сделаете. Доктор Брайли сегодня ночью умер.
— Что вы говорите, сэр? Как это так — умер?
Дэн понимал слово «умереть», но оно решительно отказывалось проявиться в его сознании, до конца выявить свой физический смысл. Тихое блаженство, струившееся в нем, лишало слово всякой конкретности, оставляло лишь набор звуков, пустых и малозначительных. Доктор Брайли, забавно! Вчера только он просил Дэна зайти, а теперь говорят, что он умер. Умер не умер — какое это, в конце концов, могло иметь значение в мире поющей радости, в который он был погружен!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
