— У вас будет ужин, госпожа Катрин… Несколько секунд рыцарь и дровосек смотрели друг на друга, и серые глаза твердо выдерживали бешеный взгляд черных. Рука Арно потянулась к кинжалу, однако, взяв себя в руки, он передернул плечами и повернулся спиной к Катрин.
— Ну, если тебе так нравится… — бросил он небрежно и направился к часовне.
Катрин смотрела ему вслед. Она понимала, что гордости его нанесен жестокий удар, но идти за ним было свыше ее сил. Сейчас они не могли понять друг друга. Он не появлялся долго, а когда вернулся, она сидела в стороне, завернувшись в свой широкий плащ и наблюдая за Сарой, которая жарила на вертеле бок кабана. Он пошел пряма к жене, сел рядом и положил голову к ней на колени.
— Прости меня, — прошептал он, — я знаю, тебе будет нелегко со мной, но я постараюсь понять… понять тебя!
Вместо ответа она, наклонившись, прижалась губами к густым черным волосам. В это мгновение они забыли обо всем: о голоде, холоде, темноте… Забыли о войне, и мир снизошел в их души. Бережно взяв на руки, он отнес ее в часовню — туда, где они были защищены от взглядов людей. Сумрак часовни скрыл их от мира. Арно закутал Катрин в одеяла, а затем лег рядом, накрыв их обоих своим плащом.
— Тебе хорошо? — спросил он.
— Да, очень хорошо… Только мне страшно, Арно. Из-за ребенка. Скорей бы уж нам доехать. Знаешь, он так шевелится… так беспокоится.
— Попробуем двигаться быстрее. А сейчас спи, любовь моя. Тебе нужно отдохнуть.
Он страстно поцеловал холодные губы и прижался щекой к ее щеке. В конце концов она заснула. Он неотрывно смотрел на жену, не смея шевелиться, чтобы не разбудить, и испытывая невыразимое волнение. С каждым днем она становилась ему все ближе и дороже.
В некотором отдалении, у другого костра, расположились гасконцы, с нетерпением ожидая, когда поджарятся зайцы. Они тоже пришли в доброе расположение духа, ибо для них жизнь и смерть сплетались в одну цепь, конца которой не было видно…
Но когда занялось мертвенно-бледное хмурое ноябрьское утро и маленький отряд, ежась под порывами холодного северного ветра, вновь двинулся в путь через голый лес, Катрин обнаружила, что во внешности сержанта Эскорнебефа произошли некоторые перемены. Хотя огромный гасконец старательно отворачивался, уткнувшись носом в плащ, было видно, что физиономии его сильно досталось: под глазом чернел здоровенный синяк, а лицо, покрытое ссадинами, переливалось всеми оттенками цветов — от багрового до фиолетового. Покосившись на Арно, молодая женщина уловила искрящийся весельем взгляд, хотя внешне он оставался совершенно серьезен. Но жене Монсальви улыбнулся, а затем обернулся, чтобы взглянуть на Готье. Нормандец, полузакрыв глаза и сложив руки на животе, мирно ехал позади, с выражением полного довольства на лице, словно у кота, вылакавшего миску сливок. Пожалуй, вид у него был даже слишком невинный, и в сочетании с пестрой раскраской Эскорнебефа это наводило на размышление. Последние сомнения Катрин развеялись, когда она поймала взгляд, брошенный сержантом на Готье: во взгляде этом она прочла ненависть. Очевидно, ночью он получил хорошую взбучку от нормандца, но Катрин, хотя и порадовалась этому, тем не менее встревожилась. Было ясно, что Эскорнебеф, затаив обиду, отомстит при первой возможности. Их положение и без того было опасным — ссора же двух великанов могла иметь самые роковые последствия.
Гранитное плато стало постепенно опускаться, и внизу, у подножия холма, их взорам предстала небольшая деревенька, которая казалась совершенно вымершей. Ни единой живой души, ни единой струйки дыма из труб… Только в стороне, у придорожного креста, шла какая-то странная возня. Несколько человек наклонились над другим, лежавшим на земле, а тот почему — то дергался. Катрин увидела, как Арно, возглавлявший отряд, остановился и привстал на стременах, вглядываясь в этих людей. Она перешла на рысь, чтобы догнать мужа, но Монсальви, вонзив шпоры в бока коня, уже летел вниз во весь опор, рискуя сломать себе шею. Последние лучи заходящего солнца золотили клинок выхваченной им шпаги.
— Разбойники, — произнес Готье, поравнявшись с Катрин, — грабят кого-то. Сейчас помогу ему.
— Нет-нет! Не надо. Не вмешивайся. Ему это не понравится.
В самом деле, Арно вполне управился сам. Доскакав до креста, он спешился, хотя лошадь давала ему неоспоримое преимущество, и стремительно бросился на разбойников. Все произошло почти мгновенно. Первый из грабителей рухнул, не успев даже вскрикнуть: шпага пронзила ему горло. Второй, вытащив длинный нож, замахнулся на рыцаря, но тот ударил его левой рукой, в которой был зажат кинжал. Третьего удар настиг, когда он пытался вскочить на лошадь. Только тут Катрин увидела, что у подножия креста неподвижно лежит какой-то человек. Арно, воткнув в землю окровавленную шпагу, опустился на колени рядом с ним.
— Быстрее! — сказала Катрин. — Вот теперь мы ему нужны…
Она пустила Морган вскачь, и весь отряд на рысях пошел за ней. Перед крестом Катрин с Сарой сошли с лошадей и подбежали к Арно.
— Это паломник, — сказал тот, — нищий и больной… Что можно взять у такого бедняги?
— Это как посмотреть! — раздался за его спиной насмешливый голос Эскорнебефа. — У этих паломников частенько водится золотишко, и если хорошенько перетряхнуть их лохмотья…
— Хватит! — оборвал его Арно. — Паломники Господни защищены святостью своей… Ступай посмотри, можем ли мы остановиться в той хижине. С виду она заброшена, но проверить не помешает. И помни мой приказ: рук не распускать!
— Слушаюсь, сеньор! — неохотно пробурчал гасконец. — Эй, вы, спешиться!
Пока Сара доставала кожаные мешочки, где хранились лекарства и корпия, Катрин положила себе на колени голову паломника, потерявшего сознание. Он был очень стар и так худ, что пергаментная кожа, казалось, присохла к его костям. Седая клочковатая борода и длинные белоснежные волосы обрамляли угловатое лицо с большим изогнутым носом и глубоко посаженными глазами, полуприкрытыми морщинистыми веками. Одежда его в самом деле вряд ли могла бы прельстить самого алчного грабителя. Плащ, колет и штаны были изодраны колючками, побурели от солнца, позеленели от дождей и туманов. Ноги были обернуты тряпками, на которых засохли пятна крови от ссадин и прорвавшихся волдырей.
Пока Сара обтирала окровавленный лоб старика, Катрин с волнением притронулась к ракушкам, нашитым на порванный плащ. Паломник напоминал ей друга былых дней — Барнаби. И этот жалкий грязный плащ походил на тот, в котором некогда щеголял Барнаби-Ракушечник; впрочем, в данном случае невзрачная одежда свидетельствовала о праведности и об отречении от мирских благ, что совсем не было свойственно Барнаби.
