Ну что ж, они не против. Их-де сегодняшний разговор отчасти врасплох застал. Им бы теперь все обдумать, подготовиться, чтобы знать, значит, с какой стороны за меня крепче взяться. А тот, что все хотел Наставника подловить, спрашивает вдруг, не соглашусь ли я пройти психофизическое обследование. Прислушался я к Наставнику, а он весь сжался, не хочет на мое решение влиять.
Почему бы и нет? — говорю. — На куски-то меня не порежете?
И пошло, и поехало. Они сперва меня хотели с Наставником разлучить, но тут мы оба взбунтовались. Я, честно, так просто испугался, что без него не выдержу. А он доказывает, что мне для нормальной жизнедеятельности особый режим нужен, пища особая, процедуры специальные. Кто, кроме него, мол, пока может это обеспечить?
Ну, сначала было очень противно, когда меня кололи и разные параметры снимали, а потом, когда за тестовые проверки взялись, так даже смешно. Мы-то с Наставником это давным-давно отработали, мне так даже приходилось все просить, чтоб задачку усложнили, а то я это знаю.
Я его спрашиваю, зачем, мол, время терять? Он что, не дал им эти данные? — Так положено, Ули, — отвечает. — Результат считается достоверным, только если его можно получить повторно независимым путем. Не обижайся, — говорит, — это не тебя, а меня проверяют. Слишком, мол, большое открытие, чтоб можно было положиться на мнение одного человека.
— Странно, — говорю. — Выходит, вы друг дружке не доверяете? — В науке, — отвечает, — не может быть доверия. Главное, — говорит, — исключить ошибку. Слишком много от нас потребуется, если я окажусь прав.
Ну, ладно, дотерпел я до конца, а они мне за то подарочек сделали, я прямо чуть не запрыгал. Новый разговорничек с локацией, так что я даже мелкие предметы мог слышать, с автоматической регуляцией скорости речи, чтоб, значит, не только мне разбирать, когда они с обычной скоростью говорят, но чтоб и моя речь сериями шла, а не в год по капле. Оно конечно, для себя старались, но и мне большое облегчение, потому уже не слепой, можно ходить и по стенке не шариться.
Тут и до светлого праздничка дошло: решили меня, наконец, выслушать. Немного их на сей раз собралось, пятнадцать. Пятеро знакомые уже, а то все новые. И какие-то они не такие, ну, внутри у них по-другому. Вот у Наставника я всякое чувство примечаю, у других тоже. Не так четко, смазывается, конечно, маленько, но чую. А у этих все зажато, ровно они никогда в полную силу не чувствуют.
Собрались, да так ненароком, вдруг, — я и подготовиться не сумел. Не пойму даже, нарочно они, или само так вышло. Я теперь много чего не понимаю, только об этом еще рано говорить, это додумать надо.
Ну, ладно, позвали меня. Прихожу, а они уже все тут. Приглашают выйти на серединку. Скверно было, конечно, но не так уж, потому что у этих чувства… ну, невыраженные какие-то, по отдельности не разобрать. Вроде как фон, тяжелый такой, неприятный, а терпеть можно.
Я было ждал, что сперва Наставник будет говорить — нет, не собирается. Устранился. И сам, и не сам, путаница какая-то, не пойму.
Другой заговорил — похоже, самый главный. Снаружи я его не видел, а внутри он неприятный: властный такой, жесткий, прямо каменный какой-то. Он-то меня и порадовал. Сказал, что результаты исследований (а о Наставнике ни слова!) позволяют отнестись ко мне, как к личности, стоящей примерно на одном с ними уровне развития (вот спасибо-то!) и поэтому вполне отвечающей за свои слова. Поэтому, мол, они уполномочены выслушать меня, дабы составить как можно более полное представление о проблеме и, возможно, приступить к отработке стратегии контакта.
Очень нехорошо все это прозвучало, для меня, во всяком случае. Ну да обиду я проглотил. Не тот случай, чтоб обижаться.
— Спасибо, — говорю, — за лестное мнение, а только что вас интересует? Если культура наша, так о том бесполезно говорить — слишком мы разные, чтоб даже одинаковые слова у нас один смысл имели. Если об уровне нашем техническом, так тоже бесполезно: что толку говорить о следствиях, опуская причины? Если говорить о чем, так только о нынешнем положении верхних людей — это сейчас главное.
Тот спрашивает, что я имею в виду.
Помолчал я, прислушался, вижу: от Наставника ждать помощи не приходится: ну, и рубанул напрямую.
— То, — говорю, — что по вашей милости верхняя цивилизация ныне при последнем издыхании. То, — говорю, — что нынче человечество разорвано на части, на малые группы, которые уцелели там, где еще жить можно. Я, — говорю, — родом не из этих мест. Родители мои погибли, когда попытались пересечь одну из мертвых зон. Сам-то я чудом выжил, может потому, что мал был, и меня на руках несли. И здесь, — говорю, — где еще живут люди, нас на каждом шагу смерть подстерегает. Невидимая, — говорю, — непонятная, не убережешься от нее. Хотите, — говорю, — …так я вам не одно такое местечко укажу, авось вспомните, что туда выкидывали. Вас, — спрашиваю, — наш технический уровень интересует? Нет теперь у нас никакой техники. Может, и было что, да прахом пошло. Может, где и уцелело, да только здесь, в мое краю, люди уж ни на что не способны. Потому что, — говорю, — отрава ваша у них жизненный цикл сдвинула, они теперь втрое скорей живут. Я еще по годам зрелости не достиг, а сверстники мои здешние уже старые люди, им и жизни-то почти не осталось. Когда им учиться, когда науками заниматься, если еле-еле успевают научиться пищу добывать и детей вырастить? И это, — говорю, — убогое существование под угрозой, потому что наследственность поражена. Мало, что половина детей вскорости умирает, вы на прочих-то поглядите! У всякого отклонения какие-то. Если, — говорю, — прямо сейчас за это дело не взяться, вам вскорости уже никакая стратегия не понадобится.
Тут я спохватился. Многое бы еще надо сказать, да подумал, что нечего ветку гнуть — сломаешь. Ну и закончил с вывертом.
— Я, — говорю, — не виню вас, потому по незнанию так вышло. Не бывает, мол, большего дела без ошибок. Но теперь-то, когда вы все знаете, нельзя вам от нас отвернуться. Этим, — говорю, — вы бы к себе неуважение проявили, к этике своей и к своим принципам. Потому как, — говорю, — преступление против другого разумного — это преступление против себя самого. А если, — говорю, — так выйдет, что из-за ваших ошибок человечество вымрет, это и будет преступление.
Говорю, а сам чую: худо дело. Тем ученым, что я и раньше знал, так им головой об стенку впору. А вот другим — ничего. Оно, конечно, неприятно им, но вот, чтоб болело…
Эх, Наставник! Не ко времени ты в угол залез! Ну, молчу, и они молчат. Потом один спрашивает, ручаюсь ли я за свои слова. А я уже устал как-то, да и вижу: дела не будет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
