деревню и пойти работать дояркой.
Но как ни старался автор вернуть Альку в деревню, откуда её корни, где могила матери, ему это не удалось. Работа стюардессой куда престижнее профессии доярки, и Алька, приняв заманчивое предложение, собралась продать дом, решив навсегда порвать с Летовкой.
И вот когда повесть была уже в редакции «Нашего современника», случилось то, чего вообще не могло быть, – в процессе редакторской работы, во время пересылки Абрамову, гранки повести были безвозвратно утеряны.
Сей казус выяснился случайно – редакцию насторожило молчание Фёдора Абрамова по поводу предложенных правок.
За полтора месяца до запланированной публикации «Альки», 12 ноября, Фёдор Абрамов вновь получает письмо из «Нашего современника», в котором содержится просьба срочно поднять копию набора повести и уже теперь, ввиду нехватки времени, разрешить все редакторские вопросы по телефону.
Так, несмотря на суету и спешку в редактуре, «Алька» всё же вышла в назначенный срок, сразу приковав к себе читательское внимание. Появление «Альки» стало событием. И не случайно спустя несколько месяцев её публикация вновь повторится в литературном сборнике «Сельские страницы» за 1972 год, что ещё больше расширит читательскую географию этой повести.
Так что же могло так тронуть читателя в «Альке»? Какие душевные струны заставил звучать Фёдор Абрамов своей новой и весьма неоднозначной повестью? В прямом смысле – неоднозначной.
Казалось, сюжет весьма прост, но ни одна из повестей Фёдора Абрамова не вызвала столько споров. Спустя несколько лет критик Виктор Иванович Переведенцев в статье «Феномен Альки Амосовой», опубликованной в журнале «Литературное обозрение» (№ 9 за 1975 год), назовёт Альку «маргинальным человеком… который от села уже отстал, а к городу ещё не пристал», и по-своему будет прав. Сам же Абрамов нашёл в образе Альки «самый распространённый, самый массовый тип нынешней молодёжи – чувственный, эгоистичный, с ярко выраженными потребительскими запросами».
И всё же если в «Пелагее» для Альки «хлеб, которым жила Пелагея… не хлеб», «у девчонки иной аппетит», «не хлеб насущный занимает её в жизни» и «память о матери нисколько не дорога ей»{40}, то в «Альке» мы видим дочь Пелагеи совсем другой. И не Алькина в том вина, что она решается продать материнский дом и окончательно переехать в город. Именно такой воспитала её мать! И не бесшабашность с распутностью движут ею, а слова матери: «Ладно уж мы наработались, мы наломали спину, так пусть хоть дети наши поживут по-человечески». И Алька просто не желает повторять трудового пути матери. И нелюбовь Альки к пекарне вовсе не олицетворяет её нелюбви к труду. Она очень трудолюбива и не раз это доказывала на деле. Просто она другая, и такой сделала её мать.
В 1976 году в журнале «Литературное обозрение» (№ 7) была помещена статья Бориса Андреевича Можаева «Запах мяты и хлеб насущный», в которой, рассуждая о нравственном разрыве Пелагеи и Альки, автор приходит к выводу, что больше всего в этом виновата сама Пелагея: «…Страсти её честолюбия исключают давний крестьянский идеал – в поте лица своего добывай хлеб насущный. И ты, и дети твои, и внуки. Всем очерчен круг единый: жить в согласии и довольстве, но не в алчной зависти, не в жадности, а в умеренности. То, что для себя Пелагея считала ещё законным, для дитя своего считала вовсе не обязательным. Погоня за достатком во имя того, чтобы освободить от тяжкого труда дочь, стала самоцелью». А в этом и есть яблоко раздора между матерью и выросшей дочерью, по-иному взглянувшей на жизнь, отодвинувшей от себя не только «ненавистную работу», но и всё, что с ней связано. И что самое удивительное, Фёдор Абрамов не осуждает Альку, хорошо понимая, что она является ещё и заложником тех процессов урбанизации деревни, которые развернулись в конце 1960-х годов. Образ Альки для Абрамова как повод для глубокого размышления над судьбой деревни и молодого поколения, уезжающего в город. «Мы живём в век великого передвижения. Все сидели на своей земле – мои родители никуда не уезжали. А тут вся Россия пришла в движение. Вся Россия стала летать из конца в конец. Кто же сядет пассажиром в эти самолёты? Конечно же, молодёжь садится прежде всего. Алька втянута в общий, в новый поток жизни, совершенно неизвестный для её матери», – скажет Абрамов об Альке в интервью корреспонденту журнала «Молодой коммунист» Георгию Амберовичу Амбернади в 1976 году.
И всё-таки в большинстве случаев читатели видели в главной героине повести именно отрицательного героя, ищущего лёгкой жизни.
С момента выхода повести не умолкала и критика. Статьи были разные – хвалебные и бранные, уличающие в простоте и нераскрытии сюжета и, наоборот, поднимающие повесть в глазах читателей. И всё же повесть была принята и критикой, и читателями, а ярким показателем этого будет её скорое воплощение на театральных подмостках.
В декабре 1972 года за повести «Алька» и «Деревянные кони» Фёдор Абрамов был удостоен весьма необычной награды – читательской премии совхоза «Алёховщина», что находился в Лодейнопольском районе Ленинградской области. Конкурс «Труженики земли», учреждённый Лодейнопольским городским комитетом КПСС, проводился среди предприятий Ленинграда и области и был посвящён пятидесятилетию образования СССР, причём сезон 1972 года был уже третьим. Так, 7 января 1973 года «Правда Севера» сообщала, что «рабочие совхоза “Алёховщина” высоко оценили “Деревянные кони” и повесть “Алька”, единодушно присудив писателю памятную награду», которой явился диплом 1-й степени.
По-доброму, с нескрываемым интересом была принята «Алька» и на родине писателя в Верколе. Не одно восторженное читательское письмо получил Абрамов с Пинежья, а 1 апреля 1974 года в веркольском Доме культуры, по просьбе земляков, состоялась ещё и большая читательская конференция по повестям «Пелагея» и «Алька».
Конечно, Фёдору Абрамову очень хотелось бы услышать мнение Александра Твардовского о «новой» «Альке», но бывшему главреду «Нового мира» уже не суждено было узнать о её публикации. Он умер у себя на даче месяцем раньше, 18 декабря 1971 года. Прощание в Московском доме литераторов было людным. Абрамов не лез в кадр, не светился у гроба дорогого для него человека, не грохотал пламенными прощальными речами, как некоторые, использующие место у гроба в качестве трибуны. Он был в тиши, со своей душевной скорбью, трогательно простившись с усопшим ещё накануне в траурном зале при больнице.
А вот вдова Твардовского в своём письме Фёдору Абрамову, пусть и вскользь, причём, по всей видимости, вовсе не читая самой повести, но коснулась и «Альки»:
«С одного приступа (судя по отзыву, вещи я не читала) Альку Вы не покорили. Думаю, что это закономерно, но тема эта обязательно Вам покорится. Глубоко убеждена. Идёте Вы, постепенно расширяя свою писательскую территорию. Алька – проблема новая, проблема не только самая
