Тамар откатилась в сторону. В ней не оставалось ни капли сил. Под мышками темнела влага, весь комбинезон испачкан следами рвоты и мочи Шая. Асаф чувствовал запах Тамар и знал, что и она чувствует его запах. Она лежала и смотрела на Асафа своими слишком всевидящими глазами, своим слишком распахнутым взглядом. У Тамар было ощущение, что она голая, но ей было все равно, да и сил, чтобы понять, что с ней такое творится, не осталось. Поначалу ее смущало, что Асаф видит Шая голым: во-первых, из-за самого Шая, а во-вторых, она сама словно оголилась, когда оголилось тело ее брата, — они ведь сделаны из одного материала. Но вскоре ее стыдливость бесследно испарилась.
Ей хотелось спать. Сквозь полудрему она услышала, как Асаф встал и тихонько подошел к выходу. Она проверила себя, обнаружила, что прежнего страха нет, подумала, что, вероятно, они все-таки перешли вместе через какую-то черту. Асаф вышел из пещеры. Его фигура растворилась в темноте. Динка вскочила, посмотрела ему вслед, села. Прошла минута, другая. Тамар, храбрясь, думала, что это даже очень хорошо, пускай немножко проветрится, разомнет ноги, прогуляется. А может, ему просто понадобилось по нужде. Прошла еще минута. Шагов снаружи не доносилось. Тамар сказала себе, что она навсегда сохранит к нему благодарность за то, что он уже сделал для нее и Шая, даже если сейчас он не вернется. С удивлением она поняла, что не знает его фамилии.
Динкин хвост заелозил по полу, поднимая пыль. Фигура Асафа снова соткалась из темноты. Динка улеглась, а к Тамар вернулось дыхание. Асаф подошел и очень осторожно лег рядом, поперек матраса, не касаясь ее. Она наслаждалась звуками его мерного дыхания, эти вдохи и выдохи почему-то делали ее счастливой. Тамар подумала, что это очень странный способ знакомиться и сближаться. Ведь именно это с нами происходит, сказала она себе, мы ведь немножко как бы начинаем дружить, делаемся ближе — непонятно, как именно, почти не разговаривая, не рассказывая о себе. Сейчас, когда он вот так близко, ей даже занятно думать о том, что она про него совсем ничего не знает: где он живет, например, где учится, есть ли у него друзья или подружка. Все эти его биографические данные ей неведомы, и тем не менее она чувствует: что-то она уже про него знает — определенно и твердо, и этого ей сейчас вполне достаточно.
Но случались минуты, когда это соединение несоединимого делалось ей неприятным, и осознание, что с ней творится нечто новое — в то самое время, которое она обязана без остатка посвятить Шаю, — трансформировалось в едкую боль. Тамар слишком устала, чтобы сформулировать для себя, в чем, собственно, состоит проблема. В другой раз она наверняка поспешила бы отточить острую, как скальпель, формулировку, но сейчас у нее не было для этого ни сил, ни желания. Она лишь знала в душе, что есть тут некий диссонанс: словно Шай оказался посредником в этой новой связи.
Ну вот, ей все-таки удалось это сформулировать. Тамар испугалась, резко села, вгляделась в темное нутро пещеры, оглянулась на тусклый огонек неонового фонаря, обнаружила, что Шай и Динка спят, а Асаф смотрит на нее. Снова легла. Острее всего колола мысль, что Шай даже не осознает происходящего в двух шагах от него. Или, может, все вообще существует только в ее воображении? Может, это очередные ее фантазии и Асаф ничего такого в голове не держит? Просто хороший парень, почему-то решивший ей помочь? Она пошевелилась, ее рука коснулась его груди.
— Ой, прости!
— Ничего…
— На секунду забыла, что ты здесь.
— Где же мне быть?
— Я немного не в себе, да?
— Поспи, ты ведь наверняка совсем не спала в эти дни.
— Не помню… наверное, нет…
— Поспи, а я покараулю.
И после этих его слов, после этих непринужденных и деликатных слов… Нет, лучше об этом сейчас не думать. На миг Тамар едва не поддалась тоске, сжимавшей ей горло, соблазну рассказать ему обо всем, хоть немножко поделиться тяжестью двух последних чудовищных дней. Ведь если существует ад, подумала Тамар, то именно в нем я и провела два дня — пока не появился Асаф. Но она чувствовала, что стоит ей только открыть рот, стоит возникнуть хоть одной новой маленькой трещине в ее панцире, как поток уже не остановить. А говорить еще нельзя, нельзя… И кроме того, сказала она себе не без испуга, они ведь едва знакомы.
Она перевернулась на бок, лицом к Асафу, в ноздри ударил запах его пота, и она вяло подумала: какой кайф будет принять душ после того, как все это закончится. Может, хоть разок еще они встретятся потом, в реальном мире, где-нибудь в кафе, отмытые, причесанные и надушенные. Расскажут друг другу, кто они такие на самом деле. И может, она подарит ему в знак признательности дорогой дезодорант. Ну вот, пожалуйста, она снова забыла про Шая, снова предалась своим дурацким фантазиям. Как будто кто-то всегда должен принести себя в жертву, чтобы другие смогли начать что-то новое. О чем это ты, возмутилась Тамар, какое еще «что-то новое»?! Да у него и в мыслях нет ничего такого — с тобой! С этими путаными мыслями Тамар и заснула — уронив голову на голую землю.
Асаф сел, не сводя с нее взгляда. И сердце его переполнилось ею. Ему хотелось укрыть ее, отереть пыль с ее лица. Сделать для нее что-нибудь хорошее. Но лучшее, что он мог сейчас для нее сделать, — это не будить. Поэтому он не двигался. Только смотрел и смотрел, пожирал глазами и думал о том, какая же она красивая. Тамар вздохнула во сне, подсунула под щеку две сложенные ладони. Какие у нее длинные изящные пальцы. На грязной лодыжке Асаф заметил тоненькую, едва заметную серебряную цепочку. В мыслях он вел оживленнейшую беседу. «Ты знаешь, что я таких глаз, как у тебя, ни у кого не встречал?» — «Да, мне много раз говорили, а ты знаешь, отчего они у меня сделались такими?» — «Потому что ты смотрела на мир с удивлением?» — «Ой, с тобой просто невозможно! Ты все это прочел в дневнике, точно?» — «Нет, только несколько страничек». — «Это нечестно, что ты знаешь обо мне такие вещи, а я о тебе ничего не знаю! Ты бы, например, согласился, чтобы я прочла твой дневник?» — «Я не веду дневник». — «Ну а если бы вел?» — «Если бы вел?» — «Да, тогда бы ты согласился?» — «Но зачем тебе мой дневник? Я могу тебе все и так рассказать!»
Тамар приоткрыла один глаз, увидела, как он улыбается, увидела его пальцы, сложенные в уже знакомом ей умоляющем детском жесте, и заснула опять.
Асаф встал, потянулся. Подумал, что когда-то, лучше прямо завтра, надо наведаться к телефону — позвонить Носорогу и родителям в Америку, прежде чем Носорог поставит на ноги всю полицию Израиля. Мысль эта его раздражала, словно внешний мир просунул в пещеру холодную руку и положил ему на плечо.
Снова всплыл вопрос о том, как он расскажет Носорогу про Релли. Сейчас это казалось даже сложнее, и Асаф не очень понимал, с какой стати. А не с такой ли, что теперь он осознал, что Носорог чувствует к его сестре? Возможно. Да, но вдруг Релли и впрямь тяжко приходилось с Носорогом, осторожно подумал Асаф, направляясь к едва мерцающему фонарю. Он поискал пакет с батарейками и обнаружил, что Тамар купила не те, что надо. Вспомнил, как всегда обвинял Релли, что она недостаточно любит Носорога. И ему было ясно, да и всем остальным, собственно, тоже, что Носорог любит больше и соревноваться с ним по части любви, заботы и щедрости, которые он изливал на Релли, просто невозможно.
Асаф порылся среди консервных банок и прочих вещей, нашел несколько целлофановых пакетов с печеньем, скрученных проволочками. Содрал с проволоки изоляцию. Ему было неуютно от всех этих мыслей. Носорог так часто рассуждал о своей тоске по Релли, что это превратилось в некий ритуал, в неотъемлемую часть их разговоров. Асаф даже мог слово в слово повторить про себя все жалобы и сетования Носорога о том, как он потерял Релли и какую страшную ошибку совершил, не настояв, чтобы она вышла за него замуж сразу же после армии, и каким он был идиотом, что согласился отпустить ее в Америку.
Асаф распрямил проволочки, скрутил их в два длинных куска. Из кармана джинсов достал моток черной изоленты («Изоляция — это что-то вроде носового платка, всегда держи при себе», — говорил отец), затем уложил шесть маленьких батареек в ряд — минус к минусу, плюс к плюсу. И по правде говоря, — он прикрутил проволочки одним концом к батарейкам, другой подсоединил к лампе — они ведь ни разу не разговаривали про саму Релли, про ее чувства, про ее мысли… Асаф поежился. Неужели он сейчас предает Носорога? Он попытался перестроиться, задумался о том, что будет дальше, как Носорог встретит новости из Америки, выдержит ли, как станет жить дальше.
Когда он открыл глаза (видно, сон его все-таки сморил), Шая в пещере не было. Асаф вскочил, посмотрел на Тамар и решил, что будить ее пока не стоит. Он тихонько свистнул Динке и вылез из пещеры. Вот-вот должно было взойти солнце, на востоке в небе тянулась розовая полоса. Асаф взбежал на пригорок, огляделся — никого, взлетел на другой — никого и ничего. Шай в его нынешнем состоянии не мог далеко уйти. Трибунал над собой Асаф отложил на потом. Динка, принюхиваясь, бежала впереди. На нее Асаф надеялся больше, чем на себя. Только сейчас он сообразил, что с тех пор, как они добрались сюда, Динка словно отошла в сторону, словно почувствовала, что ее роль закончена после того, как она свела его с Тамар. Асаф резко остановился, подозвал собаку, опустился на колени, потрепал шерсть, прижал ее голову к своей. Всего один миг — и они снова бросились бежать.
