х х х
Каждый мужчина, считающий себя знатоком женского пола, уверенный, что уж его-то, воробья стрелянного, не проведешь на мякине, попадается в сети легко и навечно. Вот еще вчера скакал он счастливым, свободным зайчиком, и ветерок шевелил его длинные уши, и морщился его розовый нос, втягивая обманчиво призывные запахи проскакавшей мимо зайчихи, и вот он же – на парковке у супермаркета, катит тележку с колесиками, на которые намотался полиэтиленовый пакет и белые выцветшие чеки, угрюмо перекладывает в багажник гордого своего Гелендвагена не палатку и заколенники, не ружье и спиннинг, не баночки с пивом и не коробки с опарышами… нет… в багажнике трутся боками пакеты с молоком, мюсли, туалетная бумага, моющее средство для ванн и сетки с молодым картофелем. Где романтика? Где очаровательные попутчицы? Где? А она где – зайчиха-то? Она теперь коза, это в лучшем случае, и мать её коза, а отец, как ни странно – козёл. И вместо Мальдив – ипотека под льготные проценты, вместо легкой порнушки по ночам – турецкий сериал про Роксолану… где вы, друзья? Где вы, подруги? Ау! Нет вас. Будет дача. Газобетонные блоки. Металлочерпица. А потом – семена, грядки и парники. Будут банки с огурцами, скандалы на вынос, и неудачные попытки – сбежать, оставив в капкане китайский ботинок, выдающий себя за ECCO… будьте бдительны, пацаны!
Бородулин попался легко, Машка даже расстроилась. Была устроена охота по всем правилам – выжлятники, доезжачие. Расставлены по номерам загонщики, собаки повизгивали на сворах, предчувствуя добычу… ружья пристреляны на мелкой дичи, патроны приятно тяжелили патронташ …Машка продумала все – от оклада зверя, до расстановки цепи загонщиков. Подранков не брать! – говорила себе Машка, – печёнку делить не буду – сама! А Бородулин, смешав весь кайф, пришел и лег к Машкиным ногам. Прямо в порыжевшую от летнего зноя траву. Машка попинала его босой ногой, но в дом не пустила. Не созрел еще, – сказала себе Машка и, резко дунув в охотничий рог, приставила его к Бородулинской голове:
– А тебе идет, – Машка надела самую мягкую из своих улыбок, – свободен, Бородулин! – и Бородулин, кляня себя за пережитый позор, перемахнул через плетень.
х х х
Сватовство Бородулина прошло незамеченным по причине того, что ромашки увяли. Пока Бородулин со Стасиком шли до Перевозчиковых, Бородулин вдруг начал тянуть воздух носом, отчего борода приподнялась и встала параллельно горизонту.
– Чуешь? – Бородулин раздул ноздри так, что они стали похожи на дуло двустволки, – Архипыч?
– Не, – Стасик встал на цыпочки, – у Архипыча жжёным отдаёт, а тут нежность чувствуется. Баба Пехоркина варит, не иначе!
– Зайдём? – Бородулин покраснел от вожделения, – типа поздоровкаться?
– А не погонит?
– А проверим?! – и Бородулин начал обрывать лепестки ромашки, и вышло – обнимет, и поцелует!
Когда через положенные на запой трое суток Бородулин очнулся в сыром предбаннике неизвестной бани, он обнаружил себя не вполне одетым и в чужих дамских туфлях на руках. Задавать себе вопросы было бессмысленно, потому, как отвечать было некому. Держась за копченые стены, Бородулин приблизил свое лицо к треугольному осколку зеркала, и вышло, что это не он, не Бородулин, а вовсе даже и Стасик. Бородулин охнул, сел на лавку, проломил её и заснул, потрясенный коварством Перевозчиковых. Всех разом. Про самогон он и не вспомнил, впрочем, как и про Стасика.
Стасик же сидел за столом, накрытым рваным клеенкой и чистил грибы. Теща Стасика Надя Пална и жена Ира Григорьевна вязали пучки мяты на продажу, отчего дух в избе стоял приятный и трезвящий.
– Вот, скажи мне, – Стасик не поднимал глаз от скользкой грибной шляпки, – отчего Бородулина трезвого никто не любил, а пьяного любят?
– А бабы трёзвых не поважат, – тёща ловко откусывала овечьими ножнями стебли, – пяного всегда наладить можно, опять же хошь и сковородой, все нипочем. А трёзвого? Еще и по шее огребешь!
– Оно мама, вы и правы, – Ира обматывала суровыми нитками мятные пучки, – опять же пяный когда, шелыгаться по бабам нипочем не станет. Где выпил, там и сдох. А трёзвый, зараза, кобеляка така, может и за сто вёрст по бабе утечь, не?
И тёща с женой принялись перечислять, насколько пьяный мужик добрее, покладистее и щедрее трезвого.
– А что с избы несет, – добавила тёща, – всегда пресечь можно. Путем прям пресечь, и на.
– А рукоприкладство? – Стасик вспомнил, как засветил тёще на День села.
– Так что? – миролюбиво облизнулась тёща и дала Стасику подзатыльник, – на это и обратку можно дать, не глядя…
х х х
Бородулин, разочаровавшийся в Машке Перевозчиковой, запил. Сочувствовать беде пришли все – сначала Селифановские ближние, потом уж Макарьевские подальше, и уж совсем последними – Черноборские, и то в лице одного человека – Андрюхи Будлеева, по прозвищу Витька. Бородулин, распустивший бороду по столу, обильно уснащал её капустными прядями, давленой клюквой и машинным маслом, канистру с которым принес еще летом Мишка Челюскин. Глаза Бородулина, имевшие летом цвет антифриза G11, выцвели и померкли. Сжатый до отказа Машкой рот теперь будто обмяк, как дамские панталоны, из которых выдернули резинку. За неделю Бородулин пропил всё, что накопил в нелегкой борьбе за право считаться капиталистическим ударником. Бензопила, гармонь, набор сундуков, три эмалированных ведра, швейная машинка «Чайка», телевизор без диагонали, подшивка газет «Спид-инфо» за 1996 год – все исчезло безвозвратно. Мужики, жалевшие Бородулина, постоянно скидывались на новый пузырек, чем напоминали сами себе Банк J.P. Morgan накануне финансового краха. Постепенно пьянство обрело человеческие черты и мужики стали переселяться к Бородулину на предмет заботы о нем. Благо, Бородулинская изба была огромна, и имела выходы на три стороны. Мужики тащили с собой любимое имущество, чтобы чувствовать себя, как дома, появились картишки, домино и шахматы без черного ферзя и шести белых пешек. Постепенно вернули и телевизор, накостыляв бывшему лесхозовскому сторожу, обменявшего окно в мир на початую чекушку. В избе стало людно, накурено, бегали чужие собаки, смущая бородулинских котов. Николаев привел с собой козу, но коза все время блеяла и её удачно обменяли на ящик чешского пива. Жены, скучавшие по своим и чужим мужьям, забегали, прижимая к груди чугунки с горячей картохой да трехлитровые банки молока. Особо скучавшие стали оставаться на ночь, для чего освобождали территорию от одиноких. Короче, назрела пора внести стройность в этот разгул, и коллектив постановил учредить мужхоз БОРОДУЛИНО, с лозунгом – МЕНЬШЕ БАБ БОЛЬШЕ ВЫПИЛ, и строгим Уставом. Дело пошло на лад, организовали дежурство, назначили завов по водоснабжению, канализации, провианту, и массовика затейника. Что любопытно, Бородулин все это дело проспал. Только зарождалась в нем некая тяга к подъему, как некто, маленький, шерстяной и с зелеными ушами, словно силком заталкивал в Бородулина содержимое ближайшего стакана и Бородулин засыпал, надеясь хотя бы во сне увидеть Машку. Но тут стал стремительно наступать февраль, время последнего льда, и мужики потянулись пить на озера, где можно было ловить рыбу. Жены разобрали мужей по избам, и только Андрюха Будлеев, по прозвищу Витька, каждый день выходил встречать рейсовый автобус, и, не дождавшись, возвращался. В конце февраля пришла Машка, пролила скупую мужскую слезу, вытряхнула половики, намыла полы, выслала Витьку в Черный Бор, поймав попутку, и решила выйти замуж за Бородулина. Как горевал мужик, – думала Машка, – это даже не Санта Барбара, это круче… А борода, что? Её и сбрить недолго…
Пестряково,
как живописный объект жизни
