Октавиан выжал из романа Клеопатры и Антония все, что только можно. Он пошел по проторенной дороге: сильная женщина была отвратительнее всех восточных монархий со всем их развратом. Влияние Клеопатры на Антония можно оценивать по-разному, но с ее помощью Октавиан мог влиять на римскую аудиторию. Он с блеском использовал весь арсенал Цицерона, накопленный в борьбе с алчной блудницей Фульвией. Как всегда педантичный, наш герой существенно расширил и модернизировал список обвинений. В его умелых руках египетская история превратилась в притчу о безумной, ослепляющей страсти. Бедняга Антоний попал под пяту «бесстыдной ведьмы». Его младший современник Веллей Патеркул цветистым языком излагает официальную версию: «Его любовь к царице была так велика, что он решился объявить войну собственной стране». По мнению Октавиана, Клеопатра мастерски подчинила себе волю Антония. Как мы помним, сам Антоний в письме к шурину выставляет их отношения в совсем другом свете. Историки твердят одно и то же: «Клеопатра поработила Антония»; «утратив последние капли достоинства, он сделался рабом египтянки»; «делал все, что она прикажет, и больше не был хозяином самому себе». Октавиан потрудился подобрать для происходящего мифологические параллели. Его противник вел свой род от Геракла. Непобедимый герой провел три года в унизительном рабстве у могущественной азиатской царицы Омфалы. Она обманом отняла у Геракла волшебную львиную шкуру и засадила его за ткацкий станок.
Перед Октавианом стояла непростая, по-настоящему творческая задача. Ему предстояло заставить опустошенную, голодную страну, истерзанную двумя десятилетиями гражданской войны, снова воевать. К горячим ваннам и москитным сеткам, золотым диадемам и драгоценным скипетрам, беззаконным делам и незаконным детям он добавил еще одно обвинение, поистине чудовищное. «Египтянка вознамерилась управлять Римом руками пьяного военачальника. Антоний вообразил, будто справиться с римлянами будет проще, чем с парфянами», — иронизирует Флор. Дион приходит к такому же выводу при помощи более тонкой аргументации: «Завладев Антонием при помощи своих чар, царица решила, что сможет поработить и остальных римлян». Она уже заполучила Пергамскую библиотеку и висячие сады Ирода. Ходили слухи, что ради египетской царицы Антоний разграбил восточные храмы, не пощадив даже самосских колоссов: Геракла, Афину и Зевса. На что еще он готов был пойти ради своей египтянки? И что она могла потребовать? Октавиан решил, что Клеопатра мечтала сделать Рим египетской провинцией, но царице едва ли могла прийти в голову столь экстравагантная идея. Ее недоброжелатели эксплуатировали известный тип жены — интриганки, алчной любительницы роскоши, для которой не существует слишком крупных бриллиантов и слишком просторных домов. Евтропий спустя много лет писал, что Антоний развязал войну, чтобы угодить правительнице Египта, «неудержимой в своем желании править Римом»[52]. Всем давно было известно, что «величайшие войны начались из-за женщин». Из-за них рушились семьи и судьбы. Что уж говорить о египтянке, дочери знойного, прихотливого, опасного Востока. Помимо алчности, такие женщины наделены непомерной чувственностью. Им мало одного супруга. Они соблазняют и губят мужчин. Октавиан лишь произнес вслух давно очевидные вещи.
Хитрый политик придумал блестящее обоснование гражданской войны, окончание которой он сам торжественно провозгласил всего четыре года назад, пообещав согражданам впредь не допускать братоубийственного кровопролития. Пусть народ думает, что Антония сгубила нечестивая страсть. Чтобы поднять легионы на битву — или ввести новый налог, или заставить отца поднять руку на сына, — надо было внушить римлянам, что Клеопатра вот-вот покорит их землю, как покорила их полководца. Спустя век Лукан сформулировал боевой клич той кампании: «Неужели женщина — даже не римлянка — будет править миром?» Логика была весьма проста. Египетская царица поработила Антония. Очередь за Римом. В конце октября Октавиан объявил войну. Клеопатре.
Заявление Октавиана никого не застало врасплох. Его восприняли, скорее, с облегчением. Клеопатру больше всего озадачила формулировка. Она никогда не злоумышляла против Рима и во всем была идеальным вассалом, пусть и привилегированным. Она поддерживала мир и порядок в собственном царстве, поддерживала римлян, когда те нуждались в помощи, являлась по первому зову, не трогала соседей. Она делала все, что было в ее власти, чтобы сохранить и приумножить римское величие. Обыкновенно процесс объявления войны проходил в три этапа: сначала Сенат формулировал претензии к противоположной стороне и выжидал месяц. Если противник не выполнял предъявленных к нему требований, сенаторы собирались вновь, чтобы принять решение о начале военных действий. Спустя три дня на вражескую территорию отправляли гонца. Октавиан обошелся без формальностей. Он обставил мизансцену по-своему, вернув к жизни давно позабытый римский обычай: метнул в сторону востока копье, обагренное свиной кровью (не исключено, что этот ритуал он просто-напросто выдумал. Новый диктатор трепетно относился к традициям, особенно к тем, которые изобрел на ходу). Официального объявления войны не могло быть потому, что для нее вовсе не было повода. Никто не потрудился пояснить, в каких именно «преступных деяниях» обвиняется Клеопатра. Октавиан рассчитывал, что Антоний сохранит верность Клеопатре, и тогда можно будет с чистой совестью заявить, что бывший триумвир собирается выступить против соотечественников на стороне египтянки. В конце тридцать второго года Сенат отстранил Антония от должности консула и официально лишил его власти[53].
Антоний и Клеопатра пытались не поддаваться на провокации. Теперь они поневоле сделались вечными союзниками. Оба недоумевали, как в Риме могли поверить Октавиановой клевете. «Что, во имя богов, он имеет в виду, когда угрожает оружием нам обоим, а войну объявляет лишь одному из нас?» — вопрошал Антоний. Неужели его бывший товарищ хочет посеять вражду между союзниками, чтобы выйти победителем? Полководец был совершенно прав: даже если бы он расстался с царицей, это не помешало бы Октавиану начать против него войну. Неужели кто-то пойдет за человеком, предавшим соратника, друга и родственника? «У Октавиана не хватило смелости бросить мне вызов, — бушевал Антоний. — Он развязал войну тайком, рассчитывая лишить меня не только власти, но и жизни». На стороне разжалованного консула были опыт, ресурсы и народная любовь; он был одаренным военачальником и пользовался поддержкой самой могущественной царской династии Востока. Под его началом находились пятьсот боевых кораблей, девятнадцать легионов, более десяти тысяч всадников. Потеря власти в Риме не тревожила Антония. Треть Сената была на его стороне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
