– Ты шутишь!
– Пойдем-ка отсюда… Допьем.
– С ума сошел?
– Нет. Если мы сейчас туда ворвемся, возникнет формулировка: «Начальство спохватилось, прибежало, – да поздно было!» А если весть нас с тобой в штабе застанет, то нарисуется иное: «Безответные действия за спиной начальства, плюс преступная халатность, повлекшая смерть несовершеннолетнего», – так ведь?
– Так-то оно так…
– Ну, вот и пошли! Сядем, расслабимся, а минут через десять-двадцать как раз по Пушкину: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…»
– «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»?
– А то! …Как раз по одной успеем…
* * *
Вот уже полчаса Катя стояла на холме, глядя на крышу ангара, туда, – где давно уж погасла зеленая возврат-луковица, так и не обнаружившая в своем венце кошачий грузик.
Отец многократно рассказывал дома о пережитом им старте, – когда у него на глазах был отослан в прошлое Аверьянов-старший, и о телепортации вообще, – все, что успел отец выспросить за это время у Медведева.
Катя прекрасно знала, что означает шайба, висящая над острой макушкой сходящихся кристаллов этой странной фигуры, похожей и на древнерусский шлем, и на церковный купол… Шайба на сленге телепортаторов называется «кошачий грузик». Она означает, что внутри телепортатора – разум, живой человек. Отец видел «кошачий грузик», когда стартовал Аверьянов-старший, дядя Коля. Отец сто раз говорил: Аверьянов ушел от нас живым! Живым, раз был кошачий грузик! Живым ушел, живым вернется.
Алеша тоже ушел в будущее живым: над старт-луковицей шайба висела. Но вот и возвращение, – ровно через пять секунд, как и планировалось. А «грузика» – нет! Это означает, что контейнер пришел без человека…
«Вот и все, – поняла Катя. – Конечно, ну, понятно! Там – будущее… А здесь что? Здесь только настоящее. Здесь будущее нужно создавать, устраивать, работать, биться за него! А там?! Там вот оно, уже построено! Вокруг! Большое! Счастливое! Светлое! Будущее само собой создалось. Его не пришлось строить всю жизнь, потеть. Оно само нарисовалось вокруг, им теперь можно пользоваться: примерять, надевать, надкусывать, нюхать, носить его, играть в него, кататься на нем: хотите верхом, не хотите, – в колясочке… Только дурак не поймет! Будущее, – вы же знаете, что это такое? Это когда настоящее – унылое, скучное, день за днем нескончаемое – в прошлом! Тут сколько ни живи, ни бейся – будешь в настоящем, всегда в настоящем, – никогда не выскочишь! Сегодня в настоящем, завтра – в настоящем, – всегда! И каждый день посуду мыть! За хлебом! Причешись! Кормила кошку? Покорми! А куры что голодные? Вот это – настоящее! Затяжки на колготках настоящие! А тут вдруг – раз! – и сразу будущее! Конечно, будущее… Совсем не настоящее! Здесь только виден свет в конце туннеля, и то не всегда и не всем, а там – Свет, полный Свет! И черный глаз туннеля за спиною, – далеко, – можешь не оглядываться!»
Внезапно, неожиданно для нее самой, Катины ноги подломились, и она рухнула в траву лицом вниз, сотрясаемая невесть откуда навалившимися рыданиями.
Погиб?!
Нет, еще хуже, – бросил всех. Бросил, бросил! …Предал!!!
Стараясь сдержаться, прекратить истерику, взять себя в руки, она вцепилась обеими руками в траву, но молодая майская трава была явно пока непригодна для столь глубокого горя.
– Косметичку, что ль, потеряла? – спросил Аверьянов-младший, садясь невдалеке. – Или «Сникерс» развернутый в грязь уронила?
– Не смотри на меня!!! Не смотри!
– Хорошо, – Алексей деликатно отвернулся в сторону.
– Как ты сюда попал, отвечай!
– По объявлению в газете…
– Какому объявлению?!
– «Пропала плаксивая мартышка. Нашедшему – вознаграждение».
– Покажи!
– Мартышку? Зеркало возьми и посмотри.
– Чего, действительно, я ужасно выгляжу? – Покружив слегка на четвереньках, Катя нащупала на земле свою сумочку, села, открыла. – А где зеркало-то у меня? Действительно потеряла…
– Да вот оно!
– Дай! …То есть спасибо.
– На. Слушай, позвони отцу, пожалуйста, попроси, чтобы приехал за нами. Сил нет пешком тащиться. Я ведь там десять недель провел, – по пять часов, урывками спал… В этом будущем, охо-хо-хо…
– А с твоим-то отцом что? – спросила Катя, берясь за мобильник.
– С ним все в порядке. Потом расскажу.
* * *
В отсеке группы нуль-навигации царило предпраздничное возбуждение.
– Да, вот это семиклассник! Это надо ж такое было организовать – чтобы далекие потомки взялись нашего современника вытянуть от дремучих предков?!
– Это ж надо же – суметь заставить потомков работать! – хохотнул кто-то. – Фантастика!
– Еще сложнее, чем предков заставить тебя уважать, признать, оценить! Попробовал бы кто Гоголя заставить признать Зощенко!
– А также Булгакова, Чехова…
– Организаторские способности! Видно за версту: сначала нас скрутил, а потом и их.
– Я, честно говоря, после сорока лет стал молодежь, особенно очень юную, побаиваться. Мне иногда кажется, что они, некоторые из них, мысли у окружающих читать могут.
– Ну как же, как же! Помнишь, у Губермана Игоря:
Я молодых, в остатках сопель,Боюсь, трясущих жизнь, как грушу.В душе темно у них, как в жопе,А в жопе зуд – потешить душу.
– Это тоже есть, это про старшего моего, – двадцать лет уже, так лопух лопухом, – один маркетинг с промоушеном в голове. А младшая – одиннадцать лет. Не девка, а Софья Ковалевская. Такое скажет иногда, – кровь в жилах стынет в ноль секунд.
– Мутация, наверно, какая-то. Слава богу, что мы не школьные учителя…
– О, это точно! Хуже человека не накажешь. За это как раз первую и выпьем!
– Во, натаскал-то!
Очищенный от вспомогательных приборов и инструментов лабораторный стол ломился от яств: ярких коробок, банок, тюбиков, контейнеров различных расцветок и форм, бутылок, флаконов, фляжек и странного вида емкостей, – вот именно емкостей, точней и не скажешь.
Несмотря на то что ничего еще не открывалось и не откупоривалось, какой-то непонятный торжественно-радостный запах витал над натюрмортом – настолько богатым и протяженным, что казался вполне достойным быть изображенным в качестве круговой натюрморт-панорамы.
– С чего начнем?
– Не знаю. Вот, например, «Ализанский забон по-севажски», перед употреблением слегка транспонировать, а?
– А «Кинолака под урезом»?
– Давай вот это попробуем? Красивое лаконичное название – «Заныка»?
– «Гном в маринаде»?!
– А Сусанина по-польски там нет?
– Бланшированного на кусочки? Не кощунствуй!
– «Каротажный будок в гюрзанном соусе»…
– Глокая куздра сплошная…
– Выпить надо сначала!
– Вот, Здравком рекомендует: «Сок березовый с мякотью»!..
– Сок желудочный с мякотью, еще скажи…
– Вот, наконец! Наше название: «Озверин крепкий», не рекомендуется детям до сорока лет, беременным женщинам, водителям подручных и арбитражных средств, а также лицам с нарушенной символикой…
– Я тоже что-то крепкое нашел: «Дракула»…
– Сколько градусов?
– Нет никаких градусов. Отмечено «без последующего бальзамирования»… Это бальзам, наверно… Нет, написано… вот, мелко… горькая…
– Настойка?
– Нет. «Участь» написано… Горькая участь… Хлебнешь? Я открою!
* * *
– А этот гад сказал, что ты погиб!
Михалыч резко крутанул баранку, выводя «опель» из укромного закутка возле КПП.
– Какой гад, папа? – спросила Катя, уже жевавшая на заднем сиденье вафельный торт тридцать пятого века.
– Да этот вот, Медведев… Вон, глянь-ка, какой «мерседесище» пригнал сюда свой. – Михалыч кивнул в сторону черного нового лимузина, припаркованного возле самой проходной. – А говорит, что получает вдвое меньше моего…
– Зато, быть может, в пять раз чаще, – пожал плечами Алеша.
– Что про отца, узнать что удалось?
– Да. Все выяснил. Обещали помочь. Через неделю примерно его сюда назад телепортируют. Там есть небольшие сложности. Чисто технические.
– Как там, кстати, живут-то люди, – в тридцать пятом веке?
– Как? – задумался Аверьянов-младший. Врать никакого желания не было, а говорить правду было стыдно. – Живут по-разному…
– То есть?
– Да видите, в чем дело… Меня заблокировали на целый круг тем. Так что многие вещи я просто забыл. Как бы. Это была необходимая процедура – частичное стирание памяти. Иначе они меня назад не отпустили бы. Не все можно знать из того, что еще нам предстоит узнать.
– Не-о-ня-ва… – промычала Катя с набитым ртом. – Очень вкусный! … «Не-о-ня-ва» означает «не поняла»! – повторила она.
– А что тут непонятного? Знание будущего – это предсказание, так?
– Так.
– А не всякое предсказание – на пользу…
– Ну, например, какое-такое предсказание может быть не на пользу?
– От которого руки у всех опустятся, например.
