твоя. Но зачем гробить карьеру? После операции ты восстановишься дней через десять. Сразу возвращайся в Москву.
— У меня сын в больнице. От удачной реабилитации зависит его жизнь.
— Ты сделал все, что мог. Тебе себя не в чем упрекнуть. С ним будет Ангелина, найми врачей и сиделок. А там будь что будет. Всегда можно родить еще. Ты ведь здоров.
Я смотрел на него в полном молчании минуты три. Отец даже неуверенно заерзал. Когда он стал таким черствым и злым? Как можно быть таким жестоким с ребенком. С внуком. Хотя о чем я? Папа отправил подальше собственного сына. Он все может. Стало тошно, что меня ждало такое же существование. И царь Кощей над златом чахнет…
— Знаешь что, папа?
Он молча ждал моего ответа.
— Иди-ка ты нахрен. — он опешил; я поднялся. У меня своя жизнь. А в этом доме сплошная пародия. Надеюсь, мама больше не вернется в этот мавзолей!
Глава 36
Ангелина
Сегодня мы улетаем. Егор после переливания был бодрячком. Тимур зафрахтовал частный медицинский борт: нас сопровождал врач и младший медперсонал. Я думала, сын будет прикован к переносной кровати с капельницами: когда увидела, как все это грузят в самолет, снова начала тихо плакать. Хотя нет, я не переставала: глаза не успевали просохнуть. Но доктор успокоил: сказал, что Егор держится молодцом, состояние стабилизировалось, и он может активничать, не обязательно лежать. Главная опасность была в ослабленном иммунитете, но эту проблему временно купировали.
— Слушаю, — ответила, даже не посмотрев, от кого вызов.
— Ангелина, здравствуй.
— Эм… — я посмотрела на экран. Реутов. — Павел Игоревич…
— Паша, — поправил устало. — Ангелина, у меня на столе твое заявление на увольнение…
Да, я написала. Меня долго не будет в стране. Я нужна сыну и буду с ним столько, сколько понадобится. Сейчас мне не нужны другие обязательства. Зачем держать место и подводить людей?
— Да. У меня личные проблемы.
— Я слышал. Богомолов вкратце объяснил, — оборонил тихо. — Ангелина, если что-то нужно, любая помощь — обращайся.
— Спасибо, — искренне поблагодарила. — Мы справляемся.
— Твое место будет за тобой. Вернешься, когда сын выздоровеет. Когда будешь готова. Мы будем ждать. Удачи вам и здоровья вашему пацану.
Я была благодарна за поддержку. Меня грела мысль, что есть люди, которые считали, что все наладится, и мы все обязательно вернемся к прежней жизни. Здоровой и счастливой.
Лететь из Москвы с учетом воздушных ограничений целых пять часов, но Егор в восторге. Он сидел на руках у отца и зачарованно смотрел в окно: мы прошли через вязкие серые облака, затем выпорхнули в голубое бескрайнее солнечное небо. Еще по-зимнему ледяное, но такое светлое и прекрасное.
Я смотрела на сына и не понимала, почему? Он выглядел таким здоровым, улыбался и с удовольствием кушал. Как так вышло, что болезнь медленно, но верно съедала моего ангела? Почему? Ведь дети априори невинны. За что их наказывали страшными диагнозами и болезненным лечением? За что им эта боль?!
Я снова заплакала, тихо, стараясь не привлекать внимания. Я пыталась сдерживаться, но слезы сами текли по щекам.
— Папь, а посему мамя пасет? — сын заметил и нахмурил темные бровки.
Тим взглянул на меня. Губы дрогнули в слабой улыбке, а во взгляде тонна поддержки.
— Мама боится летать, — ответил Тимур.
Егор протянул мне руку. Я улыбнулась сквозь слезы, сжимая детскую ладошку.
— Мям, не бося, ми с тябой.
— Я больше не буду, — вытерла слезы. — Не буду бояться.
Агент в Тель-Авиве нашел нам симпатичную квартиру на побережье, но в стороне от популярных пляжей: морской воздух, много солнца и простора. Но из аэропорта мы сразу отправились в госпиталь. Состояние Егора оценивалось как удовлетворительное: нужно начинать подготовку к трансплантации, не дожидаясь очередного кризиса.
Меня отправляли домой, перезагрузиться, отдохнуть от больничных стен, ведь с Егором остался отец. Они в специальной палате с каким-то фильтром, и меня к ним не пускали. Сыну категорически опасно перед пересадкой подхватить вирус или инфекцию, собственно, как и Тимуру. Но я буквально приросла к полу и дверям. Я была одна и варилась в тяжелом ожидании. Только по телефону с ними разговаривала, улыбалась, старалась держаться бодро, чтобы не пугать их и не показывать, насколько мне страшно.
После еще одной дополнительной проверки на совместимость Тимур сдал стволовые клетки из тазовой кости. В лаборатории их отделили и заморозили. Егора готовили к пересадке.
Трансплантация была назначена на утро. Меня буквально силой отправили на прогулку. Со мной работал психолог: девушка, русскоговорящая израильтянка, увела меня на пляж. Март в Тель-Авиве разительно отличался от московского собрата.
— Мара, я должна быть там, ждать… — все время норовила повернуть назад и бежать в больницу.
— Когда пересадку закончат, тебе сообщат. Сейчас увидеть мужа и сына ты все равно не сможешь. Он позвонит. Жди.
Я снова заплакала. Я не видела их уже больше недели и еще шесть не увижу! Самое опасное и тяжелое время, чреватое осложнениями, кровотечениями и отторжением клеток. Для Егора, ослабленного и очень юного пациента, опасно все вплоть до банального ОРЗ.
Еще в Москве нам с Тимуром объяснили, как будут проходить первые недели реабилитации в процессе приживания клеток: сопровождающий станет руками, ногами, если надо — глазами пациента. На нем будет колоссальная ответственность и днем, и ночью. Поскольку донором стал Тим и его здоровью было уделено максимальное внимание, то именно ему безопаснее остаться с Егором. Конечно, я боялась. Скучала, переживала, волновалась и очень сильно боялась…
— Он же его отец, — мягко увещевала Мара. — Ваш муж справится! — она говорила сейчас не как психолог, а как женщина и мать.
— Да, — задумчиво согласилась. — Просто у нас очень сложно все… Тимур не так давно стал полноценным папой. Мы расходились, поэтому… У него совсем нет опыта…
— Ты ему не доверяешь? — очень серьезно спросила Мара.
— Доверяю, — ответила, не задумываясь. Мой муж там, в больнице с нашим сыном, проходил тяжелейшую процедуру. А я здесь сгорала от неизвестности, а он там, рядом.
Сама пересадка как переливание крови: никаких наркозов, хирургических вмешательств и болезненных заживлений. Но само приживление клеток процесс морально и физически тяжелый. Для Егора это слабость, усталость,
