— Ваше величество!.. Не успеваю!.. Или медленнее, или возьмите факел!
Я молча выхватил из его руки горящий факел. Арбогастр вытянул шею и пошел ускоряющимися скачками. За спиной конский топот начал медленно отдаляться.
Факел в моей руке с треском разбрасывает оранжевые и багровые искры, в ладони другой руки зажата рукоять меча, хотя молот тоже постоянно напоминает о себе, и я цепко держал взглядом вырастающую массу козлоногих, что в ночи выглядят крупнее, страшнее и опаснее.
Я нацелился врезаться под острым углом с фланга, однако те разом замедлили бег, действуя жутковато слаженно, словно исполинская сороконожка, повернули ко мне головы и… остановились.
— За Землю! — заорал я. — За волю! За лучшую долю!..
Они застыли, глядя в мою сторону, некоторые торопливо вскинули руки и пытались закрыть глаза тонкими ладонями, это все равно что защититься от прямых лучей солнца тонкой кисеей.
Арбогастр врезался, как чудовищный метеорит, залетевший из космоса, а я, держа факел в одной руке, со всей возможной скоростью и чувствуя дикое сладострастие, обрушил меч на голову ближайшей твари.
Стальной клинок рассек череп, брызнула оранжевая кровь. Я размахивал факелом, а меч с треском разваливал и разваливал на части живую плоть.
Сзади нарастает грохот копыт, я оглянулся, из черной ночи прямо на меня несется огненное облако. Горящие факелы над головами слились в сплошное жаркое пламя, даже мне, привыкшему всматриваться в темноту, смотреть больно, а у филигонов сейчас вообще горит глазное дно.
В грозном топоте копыт, что филигонам как землетрясение, рыцари ударили с грозным ревом и сверканием стали. Я со сладострастным ликованием видел, что филигоны совершенно ослеплены невыносимо ярким светом, более того, словно парализованы им…
Прежде чем кто-то из козлоногих догадался метнуться в темноту, половину их отряда изрубили быстро и жестоко. Самые задние остановились, старательно отделяя головы слишком живучих тварей от туловищ.
Я торопливо рубил в обе стороны и с недобрым ликованием чувствовал, как стальное лезвие рассекает их тела так же легко, как если бы уничтожал глубоководных тритонов.
В ночи огонь факелов не так уж и ярок, когда далек, однако во время схватки оруженосцы выставляют их перед собой, филигоны замирают, ослепленные, и рыцарь наносит сокрушающий удар.
Я вздохнул с облегчением, филигоны, не зная, откуда ждать беду, не успевают напрячь мускулатуру, и мечи рассекают их с легкостью, так же, как и протыкают копья.
За рыцарями двигаются тяжеловооруженные всадники, с хеканьем отрубают уже поверженным филигонам головы, расплескивают черепа, а маги бросают на них щепотки своих смесей, что мгновенно воспламеняется.
Уцелевшие филигоны разбегаются сослепу, порой натыкаются на людей, и те с ликованием наносят встречные удары, рассекающие козлоногих с непривычной легкостью.
Я опустил меч, быстро повернулся в седле, охватывая взглядом всю картину схватки. Сражение уже раздробилось, участки, освещенные пламенем факела, нервно дергаются из стороны в сторону, за три-пять шагов за освещенным пятачком еще более непроглядная темень, только мелькающее пламя в руках соратников да еще оттуда дикие крики, лязг оружия, конский топот и злорадные вскрики, сопровождающие смертельные удары.
Тяжелое предчувствие беды охватило так резко, что я охнул, быстро огляделся, нигде никакой опасности, однако заорал:
— Прекратить бой!.. Прекратить!.. Отходим, все отходим!
Услышали меня только Альбрехт и Боудеррия, стараются держаться поблизости, но даже они быстро поняли, что их сюзерену ничто особенного не угрожает, и сами увлеклись свирепым уничтожением совсем недавно страшного и несокрушимого противника.
Альбрехт заставил коня попятиться, оглянулся с залитым оранжевым мечом в руке и горящими победным огнем глазами.
— Что?.. Что случилось?
— Немедленно! — прокричал я. — Всем!.. Остановить схватку! Отступаем!
Боудеррия повернула коня и моментально оказалась рядом, мечи в обеих руках, глаза горят жаждой крови.
— Кто?.. Где?.. Откуда?
— Останови! — велел я. — Выводи своих из боя!.. Сэр Альбрехт, остановите людей Норберта. Эх, уже начинают погоню…
Вид и голос у меня явно отчаянные, Боудеррия и Альбрехт, ни слова не говоря, ринулись в гущу боя и там орали, останавливали сражение, а я обогнул на большой скорости всю схватку и везде орал, а иногда хватал за шивороты самых осатаневших и выбрасывал из седла.
— Кто не выйдет из боя, — прокричал я страшным голосом, — тот враг и преступник!.. Да будет на нем проклятие церкви!
Постепенно разрозненные схватки затихли, рыцари с грозными криками подали коней, развернулись и ринулись к нам. Альбрехт и Боудеррия выехали вперед, заслоняя меня от праведного гнева.
Тамплиер подъехал на огромном коне, весь в оранжевой крови козлоногих, грохочуще крикнул в яростном недоумении:
— Ваше величество! Как можно?
— Быстро! — крикнул я. — Кто не исполнит приказ — рубить на месте!.. Сэр Тамплиер, благодарю за выполнение приказа.
Он скривился, но смолчал, а Сигизмунд, чистая душа, прокричал в горестном непонимании:
— Почему? Мы побеждаем!
— Нельзя, — заорал я, — нельзя побеждать!.. Всем остановиться!.. Пусть уходят!..
Он сказал торопливо:
— Там некоторые уже начали набирать пленных…
Я сказал резко:
— Если смогут их увести, пусть уводят!.. Всем остановиться. Я все объясню. Всем прекратить битву. Факелы не гасить, но всем отступить. Пусть уходят!.. Пусть уходят, слышите?..
— А пленных…
— Я же сказал, — крикнул я злобно, — пусть уводят, эти люди ослушались моего приказа!.. Отходим, отходим!
Норберт, слушая меня издалека, быстро и четко раздавал приказы, и его конники унеслись в ночь в направлении горящих вдали факелов, где еще идет бой.
Постепенно схватки везде затихли, рыцари съезжаются, усталые и сильно разочарованные, слышу гневный ропот, в глазах враждебность и недоверие.
Альбрехт повернулся в седле в мою сторону.
— Ваше величество, — сказал он сухо, — вам придется объяснить свой странный приказ. И помоги вам Господь! Объяснения должны быть убедительными.
Я сказал горько:
— Граф, и вы с ними?
Он ответил прямым взглядом.
— Обычно я понимал вас, ваше величество. Но мы не отступили, мы — бежали! Бежали с поля боя, уступив его противнику.
Тамплиер прорычал безжалостно:
— Оставив тела павших!
Сигизмунд сказал печально:
— Даже раненых…
В груди разрастается злая боль, я помассировал левую сторону, стараясь делать это незаметно, вот так и приходят инфаркты, сказал просительным голосом:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
