— Не бывает, — сказал Хэдртэ.
— Иногда, — сказала я. — Если очень хочется, — и раздвинула складной стакан. Без щелчка — и получилось очень ловко, я даже сама не ожидала.
Фокус был простенький и глупенький, но они все посмотрели на меня. А я раскрыла ещё несколько стаканов и начала наливать тёплый бульон. Им запахло — гадко, рыбой запахло, но шедмятам, наверное, это было очень вкусно и напомнило, что они давно голодны.
И стаканы они разобрали. Кроме Ынгу. Я подумала, что ей кусок не идёт в горло, потому что она всё вспоминает о кукле и о бельках… и вдруг у меня в голове сама собой нарисовалась настолько яркая картина, что — ах! Дух захватило.
И я ей сказала, ужасно радостно, потому что у меня прямо ощутимо отлегло, гора с плеч:
— Ынгу, солнышко, а знаешь, ведь не убили они бельков, эти гады!
И снова все дети разом посмотрели на меня. У Ынгу ноздри были сжаты в узенькие щёлочки — и резко раздулись, она вздохнула всей грудью и фыркнула. Не от злости, как кошка, а как морской зверёк: от избытка воздуха.
— Откуда ты знаешь? — спросил Хэдртэ.
Я его имя запомнила, но не рискнула бы выговорить, поэтому сказала так:
— Послушай, командир, если бы они убивали детей, они бы на эту куклу и внимания не обратили. Никого они тут не нашли! Поэтому и стреляли в ваш проектор и куклу топтали — от злости, с досады!
Как у них изменились лица! Будто свет зажёгся под кожей и в глазах — не знаю, как они это сделали. Я машинально чуть довернула чувствительность камеры, потому что это надо было видеть, свет этот.
Ынгу взяла меня за руку и потёрлась лицом о мою ладонь. Она была холодная и шелковистая, а нос влажный, но не мокрый, как у собаки, а именно чуть влажный, как у кошки.
Я впервые в жизни касалась ксеноморфа — и мне было… захватывающе! Улётно! Не гадко, а лестно. Я погладила её по голове: волосы на ощупь совсем не такие, как у людей, они будто толще, как лошадиная грива, но глаже, скользят…
Сэнра, у которого ушки были точно как у тюленя, маленькие, но оттопыренные, восхищённо сказал:
— Ты очень умная.
— Я журналист, — сказала я. — Вы знаете это слово?
— Как комментатор Течений? — спросила Ынгу, и я подумала, что речь, наверное, о новостных лентах, о течении жизни.
— Наверное, — сказала я. — Комментатор должен анализировать факты и делать выводы?
Они сложили ладошки, будто собирались молиться. Я чуть удивилась, но вспомнила, что у шедми это — как кивнуть, соглашаясь.
— Ну вот, — сказала я. — Я анализирую и делаю вывод, что детей отсюда успели забрать. А эти сволочи увидели, что корпус пуст, и стали громить всё, что подвернулось.
Дети заулыбались и засвистели, защебетали, как дельфины. И я улыбалась, мне хотелось хлопать в ладоши от радости… и вдруг я поняла, что сволочи — это люди.
Наши военные.
Победители.
Я поняла, ЧТО я сама сказала. Это понимание мне врезало, как в солнечное сплетение, даже дыхание вышибло — и я поняла, почему шедми зажимают ноздри.
Это было как с изнасилованиями и мародёрством в Той Войне. С тем, как это мучительно принять — и было бы мучительно, даже если бы это был ОДИН случай на всю огромную армию. А уж если…
Наши — не могут. В справедливой войне наши могут только подвиги, самоотверженность, геройство, мученичество, а подлости, мародёрство и насилие — это враги. Но мы ведь знаем.
И знание так ломает картину мира, что все его игнорируют. Или вообще забывают. И получается такая красивая, возвышенная, благородная война, что отлично смотрится на любых эпических полотнах. Наши — как ангельское воинство. Враги — как подлые бесы. Никаких исключений.
И здесь.
Я сама делала красивую, благородную, возвышенную войну: факты подбирались так замечательно. Так чётко. Ради Победы. И я ради нашей победы из всего этого вот… героев делала, получается — из тех наших, из отважных и прекрасных Людей Земли, которые с досады топтали куклу здешних детей, потому что не смогли убить их самих.
Я поняла, почему с Бердиным случился тот припадок в Космопорту. Даже больше: я поняла, почему он не стал разговаривать со мной в госпитале — и мне стало больно от того, как ему тогда было больно. От того, что он мог тут видеть. И я удивилась, как он вообще мог жить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мне хотелось рыдать, орать и бить кулаками по полу. Но вокруг были дети, бог мой, вокруг были дети, которые выжили просто чудом и ужасно радовались, что отсюда, похоже, сумели спастись ещё несколько детей… И я подумала, что грош мне цена, если начну тут громко оплакивать свою погибшую патриотическую невинность.
А они весело пили бульон, и обнаружили эти кубики желе, и тут же их разделили — и мне предложили: вот, желе из хэгговой гривы, что бы это ни значило. Вкуснятина вообще.
Я не рискнула пробовать. Но у меня всё равно было такое чувство, что моё кошмарное озарение снесло все границы: между мной и детьми, между мной и Бердиным, между мной и Юлечкой… Такое забавное чувство: мне теперь так же мучительно плохо, как им всем — и это почему-то очень хорошо.
Мы сидели на куче матрасов, тёплых от парообработки, и мне казалось, что я такая же сирота, как и дети. Доблестные военные, герои-победители, которыми я восхищалась всей душой, украли у меня мою Землю.
Но об этом не время было думать.
Я поправила камеру и уточнила режим звука. И сказала:
— А какие сказки вы любите больше всего?
Хэдртэ, умник, который не хотел считать себя ребёнком, сказал, что любит не сказки, а исторические драмы. Но его не поддержали.
— Про животных, — сказала Ынгу и улыбнулась.
— Да, да! — хлопнул в ладоши Сэнра. — Как осьминог костюмы менял!
— Как осьминог пошёл к рыболову в гости, — тихонько напомнила Юти и прыснула, совсем как наши девочки.
— Про полосатую змею!
— Как осьминог…
— Бельки! — фыркнул Хэдртэ. — Пережёванные сказочки вспомнили, для пушистеньких.
Ынгу покосилась — натурально кокетливо! С таким лукавым намёком, какой бывает только у вполне взрослых и знающих себе цену дамочек! Я только успела подумать, что — ничего себе.
— Хорошо, — сказала она. — Про клан с острова Гехю.
И остальные захихикали, а Хэдртэ усмехнулся снисходительно и свёл кончики пальцев.
— Непережёванный вариант, — добавила Ынгу с ядовитой улыбочкой, а Юти снова прыснула.
«Остров Гехю» — это было забавно. Дешифратор подкинул Страну Дураков, но это было неточно. Варианты: простаки, чудаки… как я поняла, у «дураков» мерцал смысл, напоминая то Иванушку-дурачка, то какого-нибудь блаженного-юродивого.
И всё. Дальше мы рассказывали сказки.
— Храбрые воины с острова Гехю собирались в ледяные поля на клыкобоя, — рассказывала Ынгу, жмурясь, а Хэдртэ ей мешал:
— Это было во времена Великих Охот.
А Юти и Ынгу на него цыкали:
— И так всем понятно, что давным-давно! — и Ынгу продолжала: — И вот, они проверили все копья и все остроги и решили, что копья слишком короткие, а остроги — и тем более. Что это…
— Это не гордо! — подсказал Сэнра.
— Да! — Ынгу шлёпнула его ладонью по лбу. — Это не гордо, не внушает трепета — и клыкобоя не возьмёт. И они решили копья удлинить.
— Взяли рыбный клей… — снова встрял Сэнра, и девочки ущипнули его за уши, с двух сторон. Он встряхнулся и возмутился: — Это же правильно!
— Да! — продолжала Ынгу. — Они взяли рыбный клей и сыромятные ремни, и сделали из каждых четырёх копий одно, это стало гордо, а если ты будешь перебивать, то сам и расскажешь дальше!
— Лучше я, — сказал Хэдртэ. — Они пошли к священной скале с аркой во имя сердца Хэталь, чтобы Хэталь благословила оружие. Но не смогли пройти под ней. Копья мешали.
— Один из них посоветовал другим нагнуться, — подсказал Росчэ.
— Но это было не гордо! — хихикая, выдали девочки хором.
— А по-другому копья никак не проходили, — уточнила Ынгу.
— За этим наблюдал парень из другого клана, — продолжал Хэдртэ невозмутимо.
— Лысый парень из другого клана, — поправила Ынгу.
