Трофим Малышкин посмотрел на Нину ехидным взглядом и вкрадчиво добавил:
— Была бы Нюрка поумней, вот как ты, да пошла бы нам помочь, и ей хорошо бы было.
Нина сердито посмотрела на старого казака, улыбающегося, как сытый кот, и отодвинулась от него.
— Смотрите, не замолвите за меня словечко у атамана, больше меня не ждите! Анна могла бы и мне достать каких-нибудь пленных.
Анна покраснела.
— Поезжай в Алексиково, там их видимо-невидимо…
Приоткрыв полные губы, так что блеснула голубоватая полоска зубов, Анна из-под опущенных ресниц поглядела на Петра Новикова, который крепко спал, растянувшись поодаль. На темном лице казака засияла беспечная улыбка. Анна усмехнулась. Отец не понимает Нюрку, да и Нинку тоже. Забыл, коротка бабья пора…
А Зина не слышала ничего, погрузившись в свои мысли. Странные это были мысли: везде любовь, даже в это страшное время. Зина шепчет про себя нежное слово «любовь», и кровь ее вскипает страстной тоской по человеку, который ходил бы к ней не так, как ходят в трактир выпить водки. Недавно приняла она одного казака, а он потом смеялся, что она ледышка. Да, она была как лед, и это не ее вина. После этого случая в ней поселилось неверие в то, что когда-нибудь сможет она испытать полное счастье. Неужели жизнь так жестока?
Беда Ганза подметил, что Матей Конядра потихоньку скользнул в лес. Чтобы не заметили его отсутствия, Аршин завязал разговор с Малышкиным о жизни в дарницком лагере военнопленных. Старый казак толстыми пальцами ерошил бороду и покачивал головой, словно байки Аршина бог знает как занимали его. Хохотунья Варенька переводила голубые глаза с лица на лицо. «Ах, какие вы все смешные», — говорил ее наморщенный носик. Особенно потешным казался ей Ганза.
— Был у нас начальник, даже поспать вволю не давал, — трепал языком Аршин, поглядывая на Вареньку, слушает ли. — Тогда я записался в первую же команду, которую посылали в лес. Я плотник, с деревом обращаться умею. Сперва-то жил я там, как Даниил во рву со львами, зато воздух там был не то что в лагере, и это на меня хорошо действовало. И кухарка была добра к нам. Вон Матей тоже из села, примерно такого же большого, как наша станица. Где он? А, пошел, куда царь пешком ходит… Матей превзошел кучу всяких наук, но отец научил его косить траву и управляться с лошадьми. Мудрый отец — в плену это пригодилось студенту!
Зина насторожилась, сердце у ней дрогнуло, и Ганза это заметил. Наморщив лоб, он мигнул ей, показав, в каком месте Матей нырнул в молодняк. Зина как будто не поняла.
— Вон оно как! — произнес Малышкин. — Война, брат, не тетка. Я бы тоже мог порассказать…
— Отец Матея полагал, — подхватил Аршин, — что если ты из деревни, то будь ты хоть доктором, а должен уметь вычистить коня. Это здорово пригодилось Матею в России. Неделю назад говорил он мне, что остался бы здесь навсегда, если б казак с казаком, рабочий с рабочим не дрались бы.
— Ничего, мы наведем порядок, будь спокоен! — отрезала Анна.
Зина поднялась, никем, кроме Ганзы, не замеченная, пошла мимо телег на тропинку к речке. Ей не пришлось долго искать. Матей сидел под развесистой ивой и, опираясь спиной о сероватый гладкий ствол, сосредоточенно глядел под ноги.
— Посидите со мной, — сказал он, не двигаясь с места.
— Вернись к кострам, — ответила Зина. — Что толку сидеть одному, когда вокруг столько людей? Скоро начнем косить. Поскорей бы перейти на мои луга…
Матей, не сказав ни слова, встал, медленно пошел к лагерю. Зина, шедшая сзади, сказала сочувственно:
— Наконец-то я поняла, что с тобой. Оказывается, ты студент, твой товарищ сейчас рассказал об этом Малышкину. Не мучайся ты из-за этого, Матей! Мы все в этой войне многое потеряли.
Он обернулся.
— Вечером, как выкупаем лошадей, хочу взглянуть на лесной монастырь.
Зина удивилась. Так вот он о чем думает! Монахов нет, что ему там смотреть? Еще казаки его задержат…
— Дорогу я тебе покажу, носила когда-то монахам дары, — ответила Зина, — но только когда казаки уберутся. В монастыре еще сохранились книги, может, тебе интересно будет. А сейчас я тебя туда не пущу.
— Мне очень нравятся старинные постройки, — сказал Матей.
Она протянула ему руку, он взял ее и пошел вперед. Ей пришлось чуть ли не бежать, но она чувствовала себя очень легкой, оттого что ее руку сжимала его ладонь. Зина улыбалась.
Косари уже разобрали косы и становились на места. Петр Новиков встал впереди Матея.
— А то больно торопишься, всех нас загонишь, — объяснил он.
— А может, я тебе кое в чем завидую, — засмеялся Матей.
— Не будь дураком, Матей, мало ли у нас солдаток? Греха с ними не наживешь, ты им словно кусок сала для голодного. — И Петр взмахнул косой.
Вечером все разбрелись сразу, едва казаки отерли с усов капельки водки, даже стемнеть еще не успело. Аршин будто ненароком подошел к Матею.
— А у Петруши-то все по-благородному. Сейчас я видел, посадил он мою хозяйку к себе на коня и поскакал с ней лесом черт знает куда. А мне она велела ехать вместо старика в станицу за пшеном. Коня мне доверила, понимаешь, что это значит?! Ты никуда не ходи, держись Зины.
Конядре не понравился его тон, и он ответил угрюмо:
— Скачи хоть на козе! А я прослежу, куда это Петр возит Анну. Спроси у старухи Малышкиной про Нюру, про ту, о которой Трофим рассказывал. Думаю, не зря эта Нюра грозила атаману, может, со злости и тебе кое-что расскажет.
Ганза состроил веселую гримасу, щелкнул пальцами и побежал седлать коня. Варенька принесла мешок для пшена, привязала к седлу. И хохотала, когда Ганза прикинулся, что не умеет влезть на лошадь, подходя к ней чуть ли не с хвоста.
— Глупая, у нас ведь совсем другие седла! — с деланной обидой фыркнул он.
Казаки, окружавшие их, покатывались со смеху.
Матей с нетерпением ждал, когда Аршин уедет. Зина уже стояла у своих лошадей. Вдвоем они повели их к речке, Матей их выкупал, напоил, а затем, как вчера, привязал к ветвям.
— Петр уехал с Анной, чтобы никто им не мешал, — сказал он.
Зина недовольно пожала плечами. Луна освещала ее лицо. Оно было хмурое, выражало досаду.
— Не думай ты о них! — резко ответила она.
— Что же мне, смеяться над тобой или над собой? Пойдем-ка лучше в лес погуляем… Смотри, как хорошо вокруг! Жаль, до Хопра далеко, а то бы я и тебя выкупал!
Лицо ее посветлело.
— Чтобы ты успокоился, покажу, куда исчезает на ночь Анна. Грубая у нее душа, ко греху жадная…
Она повела Матея по узкой стежке, далеко огибавшей стан косарей, к пыльной дороге вдоль опушки. По такой едва проехала бы казачья арба… «А орудия здесь, пожалуй, пройдут, — подумал Матей. — Но что скажет Зина, если узнает, кто я…»
Прижавшись к Матею, Зина шла, как в тумане. «О чем она думает? — задал себе вопрос Конядра. — Что есть между нею и Анной? Старая зависть? Ревность? И почему Зина за меня боится? Анна, возможно, сказала ей больше, чем Зина передала мне. Потому ли так она меня оберегает, что сочувствует, думая, что меня ждет что-то скверное? Может, и Петр подружился со мной неспроста. Не потому ли советует Зина, чтобы я держался подальше от казаков?»
Лицо Зины — он видел его в профиль — было добрым, она казалась ему совсем девочкой.
— Давай вернемся, Зина, — сказал он, — а монастырь посмотрим как-нибудь днем. Ведь эта дорога прямо к нему?
Лицо ее смягчилось — и вдруг она стала ему такой близкой…
— И плевать нам на Анну, — резко добавил он. — Ты, как вижу, тоже не любишь ее.
Он почувствовал, как она дрожит, как дышит полуоткрытым ртом. Но поцеловать он ее не мог, хотя она, кажется, ждала этого.
— Зина, — ласково проговорил он, — какая же ты хорошая! Ты знаешь, что ты хорошая?
Матей вдруг потерял нить своих мыслей, голова словно опустела. Он попытался ее обнять. Зина отстранилась и уперлась ладонями ему в грудь.
— Мотя, пойдем скорее к речке, лошади ведь…
Ах да, лошадей-то оставили без присмотра. Матей побежал обратно по извилистой стежке, и ему было приятно слышать за собой ее легкие шаги, словно эхо его шагов.
Кобылы паслись в низкорослом сосняке, а мерин довольно фыркал, общипывая ковыль. Вода в лунном сиянии блестела, как расплавленная ртуть. Матей с тихим смехом растянулся под сосной, протянул руку Зине. Та стояла, смущенная, растерянная, и в позе ее отражалась нерешительность.
— За лошадей тревожилась, хитрая. Жаль, что я не твой конь.
Она опустилась, словно упала с высокого дерева, и со смехом поддразнила его:
— Видали, оказывается, и у чехов есть когти! Надо тебя наказать!
Она хотела еще что-то сказать, но Матей не дал ей. Перед ним встали картины кровавых битв, все эти годы без такой вот женской улыбки… Он притянул Зину к себе. Она попыталась сопротивляться, но он держал крепко. Под его рукой забелели ее упругие груди. Ему вдруг показалось, что в ее глазах блеснули слезы, но слезы теперь уже не могли его удержать.
