свое воровство, с Москвы побежал". „Мудроборцы", по обыкновению, пошли еще дальше, яркими красками живописуя в своих сочинениях картины злодейских замыслов: „Злоковарники, - по их словам, - мыслящие кровь невинную пролить, видя свою злобу и лесть от Бога обличенную и явленную, врозь предались бегству. Тогда Медведев с некими единомышленниками своими, солгав церкви православной в вере, царскому же пресветлому величеству изменив, как прежний лжемонах расстрига Гришка Отрепьев, побежал в Польское государство, желая ничего иного, только смущение воздвигнуть, и на православную нашу веру восточного благочестия брань возставить от римского костела, и всему благочестивейшему Российскому царству некое зло сотворить". „Бежал в Польское государство ради измены и смущения между государствами'' - коротко суммировано в другом мудрооорческом трактате [24].
Обвинения эти характеризуют более противников Медведева, чем его самого. Первоначально Сильвестр с сопровождающими его стрельцами Гладким и Стрижовым, певчим Лаврентием Бурмистровым и его братом Андреем, Михаилом Тульским и двумя работниками поехал в принадлежавшее Новодевичьему монастырю сельцо Микулино. Там, в семи верстах от Москвы, он хотел дождаться окончания схватки „в верхах" и явиться после того, как утихнут политические страсти. Но 2 сентября из Заиконоспасского монастыря приехал Сильвестров келейник Арсений с тревожными вестями. Обыск в монастыре, явный гнев патриарха, слух о том, что Медведева разыскивают по обвинению в „заговоре" вместе с Шакловитым, - все это заставило ученого старца искать более надежное убежище.
Маневры Сильвестра восстановить трудно, но первоначально он, видимо, примкнул к свите донского архимандрита. Затем, запутывая след, в объезд Можайска, где могла быть засада, поехал на Верею. Маскируясь, путники „Вязьму проехали ввечеру и едучи ни с кем никаких слов не говаривали". Интересно, что сыщики так и не обнаружили следов этой поездки Медведева. Он сам и все его спутники считали Бизюков монастырь конечной целью бегства и отнюдь не помышляли об уходе за рубеж. Западная граница тщательно охранялась, особенно по Можайскому тракту. Кстати, она была довольно далеко: до нее пришлось бы пересечь часть Дорогобужского и весь обширный Смоленский уезд. Но для „мудроборцев", пылавших к Сильвестру Медведеву лютой ненавистью, таких.деталей" не существовало.
К чести „старца великого ума и остроты ученой" (как называли Медведева почитатели) надо сказать, что он в полной мере заслужил эту ненависть. Мирный и добродушный человек, не переходивший на личности даже в самом ожесточенном споре, оказался камнем преткновения для авторитарной власти патриарха. Настолько твердо, последовательно, талантливо защищал он свои позиции, что ни авторитет патриарха, ни ана-фемствование и клевета, ни ушаты грязи, выливаемые на просветителя, не спасали „мудроборцев", терпевших в глазах „всенародства" поражение за поражением.
За право рассуждать
Инициаторами полемики о церковном ритуале, нанесшей мощный удар по позициям „мудробор-цев", выступили сами „мудроборцы", забывшие мудрый совет не рыть яму другому, чтобы самому в нее не попасть. Самое любопытное, что и они не собирались затевать споров: рассуждения не были их методом полемики. „Мудроборцы" затевали всего лишь провокацию для искоренения гидры рационализма и учености, угнездившейся в российском духовенстве. Не их вина, что времена изменились, изменились люди, и в ходе сражения нападающие оказались не столько сражающимися, сколько сражаемыми. Впрочем, и провокация имела, если так можно выразиться, вынужденный характер.
Ничего подобного не требовалось, пока противоборствовать просветителям можно было обычным силовым путем. Смерть царя Федора и начавшееся в Москве народное восстание задержали осуществление проекта создания Академии, устав которой царь утвердить не успел. А по окончании бурных событий в столице царевна Софья, в соответствии с советом Медведева выступившая в ходе восстания на стороне патриарха Иоакима против староверов, вынуждена была поддерживать важные для политического равновесия мирные отношения с патриархом. Укрепляя свою власть, идти против воли Иоакима правительство регентства не желало. В результате Верхняя типография была разгромлена, большая часть ее оборудования перешла на Печатный двор. О проекте Академии правительство надолго забыло. „Мудроборцы" торжествовали.
Однако в начале 1685 года, когда положение царевны Софьи у власти значительно укрепилось, Сильвестр Медведев перешел в новое наступление. 25 января он подал правительнице отредактированный и усиленный Привилей со стихотворным Вручением (о панегирической части которого уже говорилось). В стихах Медведев со всей определенностью сказал царевне, что пришло время довершить начатое братом дело, несмотря на все препятствия. Россия более не может хранить „темность невежества", как человек не может быть без пищи, вода течь без уклона, тело жить без души. Как без глаз видеть ясный день - так человеку разумному нельзя быть без учения, государству - без наук.
Тьма, мрак без солнца - без мудрости тоже,
Тобою (Софьей) ону утверди в нас, Боже,
Дабы в России мудрости сияти,
Имя ти всюду в мире прославляти.
И понос от нас хощеши отъяти,
Яко Россия не весть наук знати.
Егда же от тя тою просветится -
Вся вселенная о том удивится!
Не имея решающего влияния на политическую власть, „мудроборцы" пришли в великое беспокойство: а ну как царевна не откажет своему соученику и давнему доброжелателю, вдруг она действительно решится стяжать лавры новой княгини Ольги?! Следовало спешить, и приехавшие весной того же года в Москву братья Иоанникий и Софроний Лихуды (греческие монахи, учившиеся в Венеции и Риме)25 были немедленно пущены в дело как выдающиеся авторитеты в области православного ритуала. 15 марта 1685 года Лихуды выступили с мнением о евхаристии (пресуществлении святых даров), идущим вразрез с традицией русской православной церкви. Сильвестр немедленно откликнулся трактатом, в котором разъяснял широкому читателю спорный вопрос. Промолчать он не мог - Лихуды были вызваны патриархом в Москву, чтобы возглавить греко-славянские школы, которые по замыслу „мудроборцев" должны были подменить собой Академию. Как выяснилось позже, „подбил" Лихудов на это выступление Евфимий Чудовский - особо приближенный к патриарху „грекофил", - точно рассчитавший реакцию своего идейного противника. Правда, как это часто бывает с „мудроборцами" разных времен и народов, в выборе предмета спора Евфимий сильно ошибся. Впрочем, он и не собирался спорить - он хотел обличать и искоренять противников.
Читателю необходимо хотя бы в общем виде познакомиться с предметом спора, чтобы лучше оценить ситуацию. Речь шла всего лишь об одной детали ритуала, связанной с таинством пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христову, а именно: в какой точно момент литургического действа это сокровенное превращение совершается? Ранние христиане, увлеченные центральными идеями вероучения, да и современный широко мыслящий верующий не придали бы значения такому вопросу: в конце концов, речь идет о таинстве, не поддающемся разделению. Но в определенные столетия (особенно в период научной
