Подполковник почувствовал, как в груди все оледенело. Он вспомнил, что именно за тем кустом, в каких-то сорока шагах был поставлен на номер старшина Ладыгин и что по правилам охоты стрелять вперед и по сторонам от себя категорически запрещается. Не разряжая ружья, он бросился к кусту, а оказавшись около него, застыл. Жар и холод пронзили насквозь. Отказывался верить себе: старшина лежал на правом боку, рядом блестела черная лужа крови.
Взглянув на подполковника молящими, полными слез глазами, Ладыгин простонал, но произнесенный им звук нагнал Черемных, когда тот, путаясь в высокой полегшей траве, убегал куда-то подальше от этого страшного места. О том, что он бежал от смертельно раненного человека, Черемных понял только после того, как оказался в зарослях орешника далеко позади других номеров. У него мелькнула мысль возвратиться и что-нибудь предпринять для спасения Ладыгина, но эта мысль тут же оборвалась. Разгребая руками колючие кусты, он поспешил пробраться еще глубже в тыл, и когда увидел, что удалился далеко, нажал на спусковой крючок, стараясь выстрелом привлечь к себе внимание охотников и таким образом показать, что от Ладыгина он находился далеко и не мог быть виновником его гибели.
Проглотив остатки водки, он оставался на новом месте еще более часа и направился к машине лишь после сигнала «отбой». Чем ближе подходил к месту сбора, тем труднее становилось дышать, но к своим он подошел как ни в чем не бывало. Остановившись в сторонке, принял спокойную позу, хотя и чувствовал, что голова идет кругом.
Шумя, перебивая друг друга, каждый из охотников старался поделиться своими впечатлениями об охоте, не подозревая о постигшей их трагедии. Когда же охотничьи страсти улеглись, а убитых коз и поросенка забросили в кузов, кто-то из солдат вспомнил о старшине.
…С началом следствия у Черемных взяли подписку о невыезде. И хотя подполковник предполагал, что ему удалось отвести удар, он все же чувствовал, что обманывается. Просыпаясь после пьянки, он приходил в ужас. Перед глазами все чаще появлялась черная лужа крови и молящий предсмертный взгляд старшины. Из головы не выходили тревожные вопросы: «Как быть? Что делать? Неужели придется кончать в тюрьме? А возможно… Ведь, кажется, существует и более тяжелая мера наказания?»
Черемных надумал бежать, но долго не мог отважиться. И все же однажды спьяну решился.
Надежно укрыться ему не удалось. Через несколько дней он был задержан на одной из станций и доставлен в тюрьму.
Нарушение подписки он пытался объяснить тем, что якобы получил срочную депешу от жены о тяжелом заболевании сынишки.
— Надеялся через недельку возвратиться, — заявил он. — Была телеграмма, — Черемных пошарил по карманам, но, естественно, телеграммы не нашел.
Когда спросили, где проживает жена, сказал, что в Ольгинске.
…Уголовное дело об убийстве Ладыгина рассматривал военный трибунал в клубе фабричного поселка, недалеко от гарнизона, в котором теперь, кроме складов, разместилась еще одна воинская часть.
В ясное августовское утро у клуба было необычно людно. Подошла, ведя за ручку мальчика, и Анна Павловна. В легком плаще, с небольшим баулом в руке, она выглядела несколько болезненно, но голову с аккуратно уложенными каштановыми волосами, как всегда, держала гордо и величаво. Не желая присутствовать при выводе арестованных из подходившей машины, она ушла в глубину сквера, а войдя в помещение последней, когда там в ожидании прихода судей установилась напряженная тишина, она бесшумно опустилась на краешек длинной голубой лавки. Подняв голову, она никак не могла поверить, что на скамье подсудимых сидит человек, который, будучи совсем на короткое время ее мужем, успел причинить ей так много горя.
Судебное заседание началось. Секретарь суда попросил свидетелей оставить зал заседаний. В числе названных фамилий Анна Павловна услышала и свою.
Не задерживаясь в коридоре, Анна Павловна поспешила к сынишке, но не успела до него дойти, как ее позвали назад, в зал заседаний. На вопросы председателя, знает ли она Черемных, когда последний раз с ним виделась и имела ли с ним переписку, Анна Павловна ответила не задумываясь.
— Назвать точно день не смогу, но знаю, что последний разговор с ним состоялся в начале мая сорок пятого, сразу после Победы. С того времени ему не писала и вообще с ним никакой связи не имела.
— Гражданин Черемных, встаньте!
Черемных встал, но голову так и не поднял.
— Вы слышали показания гражданки Найденовой?
— Лжет! — зло ответил Черемных. — Теперь она может сказать что угодно.
— Свидетельница Найденова, вы помните, было ли у гражданина Черемных охотничье ружье?
— Было, и притом не одно. Два или три. Возился он с ними.
— Два или три? Вы узнали бы их теперь?
Анна Павловна задумалась.
— Вряд ли. Одно, правда, было с короной. Все хвалился: «От самой бельгийской королевы». Под короной была какая-то литера.
— Ружье бельгийское, с короной и литерой? Подойдите, пожалуйста, сюда, — попросил полковник.
Когда Анна Павловна подошла ближе к сцене, солдат по команде полковника поднял занавеску, за которой стояли, прислоненные к стене, несколько ружей.
— Посмотрите внимательно. Нет ли здесь тех ружей.
Анна Павловна не раздумывая указала на одно из них.
— Вот оно, королевское.
— Почему, думаете, оно?
— Ремень у него двойной, мягкий, с красной матерчатой каймой. Часто, бывало, правил Черемных на нем бритву.
— Интересно. Правил бритву?
— Да, правил.
Полковник поднялся, взял ружье и стал внимательно рассматривать ремень, а затем, поднеся ружье ближе к глазам, отыскивать корону и литеру.
— Хорошо. Садитесь, гражданка Найденова, — сказал он, возвращая ружье на место.
Посоветовавшись с заседателями, полковник обратился к Черемных.
— Скажите, подсудимый Черемных, как ваше ружье оказалось рядом с убитым старшиной.
Черемных молчал. Время от времени тяжело вздыхал, смотрел в одну точку на полу.
— Учтите, молчание — не лучший способ защиты. Облегчить меру наказания может лишь чистосердечное признание.
— Старые песни, — прошептал Черемных.
— Что ж? Старые песни не всегда уступают новым. Начинайте со старых.
— Что теперь начинать? — еле слышно проговорил Черемных. — Хотелось ему помочь, но…
— Вы намеревались старшине помочь, когда он был ранен? Так, что ли?
— Так. Бросил ружье на землю, чтобы помочь, а потом… Перепутал… Вместо своего схватил его ружье.
— Экспертизой установлены свежие следы выстрелов в обоих стволах вашего ружья. Чем это можно объяснить?
— Когда сказали, что поедем, — ходил пристреливать. Снаряжал новые патроны.
— Почему не оказали старшине помощь, а убийство скрыли?
Взорвавшись, Черемных диким голосом закричал:
— Ничего не знаю!
Дважды уличенный во лжи, Черемных замкнулся.
Слушая продолжавшийся процесс, Анна Павловна думала: «О каком признании, может идти речь? Признаться может лишь человек честный и сильный». Думала и о сыне: «Да, отцом ему не придется гордиться».
После окончания заседания к Анне Павловне подошла женщина. Подняв глаза, она узнала в ней капитана юстиции, которая, судя по всему, исполняла должность секретаря трибунала. Она даже вспомнила, что при появлении этой женщины в зале Черемных, вздрогнув, приподнялся.
Перед ней стояла подтянутая, с волевыми чертами лица, приятной наружности женщина примерно ее возраста. Назвав себя Надежной Карповной, она села рядом.
— Простите, Анна Павловна. Я поняла так, что вы были женой Черемных. Хочется уточнить потому, что я давно знаю этого человека.
Анна Павловна вопросительно посмотрела на Надежду Карповну.
— Не тревожьтесь. Если вы были его женой, то вместе мы лучше разберемся. Правда, мне трудно представиться, поскольку мы чужие уже много лет, а брак так и не расторгнут.
— Вы жена Черемных? — спросила Анна Павловна. — Это что же, третья?
— О третьей не слышала. Я, к несчастью, была первой.
— Вы имеете детей?
— Да. Двоих. Теперь они уже большие.
— Как же так?! Уверял, что жена и дети погибли при первом же налете фашистской авиации на Житомир на рассвете двадцать второго июня. Он вроде даже тосковал…
— Не тосковал. Делал вид. Вот вам еще одно доказательство, насколько этот человек ничтожен.
— Значит, похоронил заживо? — вскрикнула Анна Павловна.
— На лжи и подлостях ему не удалось далеко продвинуться. Сегодня я еще раз убедилась, что не ошиблась, когда, посчитав его человеком низким и ничтожным, вовремя с ним рассталась. В тридцать шестом, оказавшись в числе добровольцев в Испании, он оттуда возвратился раньше других. Свое преждевременное возвращение объяснял долго и очень путано. Ходил озабоченным, замкнувшись в себе. А однажды, перед моим отъездом в Киев, залебезил. Провожая, как бы между прочим сунул мне в карман на вокзале письмо. «Бросишь там, пойдет прямее». Уже в поезде наткнулась рукой на письмо, задумалась: «Что все это значит? Зачем эта «прямота»?» Невольно охватило волнение, а когда стала рассматривать конверт, то обратила внимание на то, что почерк он свой изменил до неузнаваемости, а обратный адрес не написал. Тут-то и решилась вскрыть. Можете себе представить, что со мной было дальше. На первом же полустанке бросилась на перрон. Казалось в те минуты, что больше не стоит жить, если рядом такой негодяй! В конверте находилось анонимное письмо, адресованное в Москву. Страшно представить, какой грязью обливал этот преступник порядочного человека. Ранее они служили вместе, а после перевода Дремова в Белоруссию встретились в Испании.
