Возвращаясь к машине, Дремов издали заметил не отстававших от Тузова двух мальчишек.
— Откуда этот экипаж? — спросил он шофера, подойдя ближе. Тот, лениво выпрямляясь, смахнул катившийся по лицу пот.
— Увидели машину, вот и прибежали, а откуда — не поймешь.
— Из Живейки мы. Вон она, за фермой, — звонко выкрикнул старший мальчик, взмахивая рукой в ту сторону, где на скате виднелся приземистый сарай.
— Из Живейки? — заинтересованно спросил Иван Николаевич.
— Живейки, Живейки! — торопливо повторил мальчишка, прижимая к себе другого, белоголового, совсем малого карапуза.
Дремов вспомнил, как в ходе оборонительного сражения противник нанес по его полку из района Живейки свой последний танковый удар, а потом, когда перешли в наступление и освободили эту самую Живейку, его полку пришлось отражать одну за другой несколько яростных контратак фашистов. Только к ночи противник был окончательно отброшен. От деревни остались лишь печные трубы. Все сгорело.
Подхватив малыша на руки, Дремов подбросил его высоко в воздух:
— Как тебя зовут? Сколько тебе годиков? — спросил Иван Николаевич, взглянув мальчику в глаза. Карапуз, надув обветренные, чумазые щечки, опустил голову.
— Скоро ему три, а зовут Колькой! — без запинки выпалил старший.
Иван Николаевич ласково посмотрел на мальчишку.
— Вот что, братец! Давай мы с тобой для начала отмоемся. — Подхватив малыша под мышку, а сумку в другую руку, Дремов широко зашагал к реке. Стащив с ребенка тесные, впившиеся в тельце трусики и такую же тесную, неизвестно из чего сшитую маечку, ступил к воде.
Карапуз вначале выкручивался, попискивал, но вскоре успокоился. А когда Иван Николаевич намылил ему голову и все тельце куском душистого мыла, даже начал что-то лепетать.
— Э-э-э, дурак! А не хотел, боялся, — дразнил Кольку старший мальчик, вынырнув из воды.
— Он твой братишка? — спросил Дремов, одеваясь.
— Не-е-е. Он Надькин… Его мамка девка… На ферме с телятами, а моя там… на станции, по ремонту…
— А отец? — поинтересовался Иван Николаевич.
Мальчик сделал вид, что не слышал вопроса. Уставившись на лампасы, спросил:
— А вы кто, дяденька, генерал?
Дремов усмехнулся.
— Генерал. А что?
Мальчик опустил голову и, ковыряясь большим пальцем босой ноги в песке, проговорил с тоской в голосе:
— А мой папа был сержант… Гвардии… Погиб в Германии, Письмо в конце войны получили. Вот… А… а… — привлек он к себе малыша. — А Колька уже после войны… Саперы тут… Разминировали… Вот и…
«Вот тебе и саперы, разминировали», — подумал Дремов, а мальчик, осмелев, потянулся к его гвардейскому знаку.
— Вы дайте, дяденька, мне этот орден.
— Дать значок? Тебя как зовут?
— Меня Димкой, а по фамилии Солдатов, как мой папка, — мальчик вновь уткнулся глазами в землю. Дремов поворошил его тугие волосенки. «Сколько осталось вот таких без отцов», — подумал он.
Развернув продуктовую сумку, Иван Николаевич угостил ребят всем, что было прихвачено: колбасой, помидорами, сыром, малосольными огурцами. Кольке особенно в диковинку показались шпроты. Поданные ему на хлебе рыбешки вначале разглядывал со всех сторон, потом подул на каждую, поочередно, с опаской прикоснулся к хвостикам пальчиком и только после того, как слизнул потекшее масло, осторожно откусил от одной маленький кусочек. И все же самым большим чудом для малыша был огромный красный помидор. Он не мог оторвать от него глаз.
Глядя на ликующего ребенка, Дремов и сам обрадовался. Вроде повеяло здесь, у речки, родным, домашним теплом.
Когда угощения были закончены и Тузов завел мотор, Дремов, потрепав поочередно ребят, поспешно сел в машину. Оказавшись на бугорке за речкой, там, где когда-то немцы держали свое боевое охранение, оглянулся. Ребята оставались на том же месте. Они смотрели в сторону машины. Было видно, как Колька, помахивая одной ручкой, другой бережно прижимал к себе сохраненный помидор.
…К райцентру Мраморное, где собирались впервые после войны ветераны дивизии, подъехали, когда жар уже спал. Слабый ветерок шевелил запыленную листву тополей, на дороге то здесь, то там вихрились фонтанчики пыли. На первый взгляд могло показаться, что в городке все выглядит буднично. Но центральная площадь была празднично украшена.
Под кронами деревьев красовалась недавно сооруженная трибуна. На площади и убегающих от нее улицах — живые цветы. Настроение поднялось, на душе стало весело.
Не успела машина остановиться, как из глубины сквера к Дремову поспешил полковник Новиков. Следом за ним торопились несколько мужчин и две женщины. Дремов, расправив плечи и ускорив шаг, пошел им навстречу. Через минуту он оказался в крепких объятиях своего бывшего боевого заместителя. Не успел Новиков отступить от командира, как к нему одновременно бросились разведчик Сорокин и сапер Косицын. Стуча по асфальту деревяшкой, расталкивая других, к Дремову дотянулся разведчик Васек — отчаянный парнишка-цыган. Встряхнувшись, Васек зазвенел многими своими медалями, а затем выпрямился и, сверкая горящими глазами, рассмеялся:
— А здорово мы им здесь дали, товарищ генерал! А теперь вот с ней, — он стукнул деревяшкой, — трудимся в кузнице. Чиним плуги да бороны. Почивать некогда.
Воспользовавшись наступившей заминкой, к Дремову подошли бывшие связистки. Приветствуя своих боевых девчат, Иван Николаевич поинтересовался у каждой из них, как сложилась жизнь. Оказалось, что бывшая телефонистка Маруся, успешно отбивавшаяся от назойливых кавалеров все годы пребывания на фронте, после окончания войны вышла замуж за своего покровителя — капитана Зубкова, который теперь сидит в Арктике на радиостанции, а радистка Юля работает начальником радиоузла в рисоводческом совхозе на Кубани.
— Так, где же наши остальные? — оглянулся Иван Николаевич вокруг.
— Где-то заскочил за папиросами Петр Великий. Все выбегал на дорогу. Волнуется. Здесь капитан Лаптев, а доктор Решетня у пруда. Греет телеса.
— А как Заикин? — спросил Дремов. — Писали, что якобы возвратился из госпиталя.
— Возвратился и бывал в полку, все разыскивал дивчину, которая была у него в медпункте, да ординарца, а служить его оставили на армейских курсах. Готовил нам кадры младших лейтенантов.
— Так нашел он Зинку, — забегая вперед, подсказал Сорокин.
— Ну да. Не только нашел, но и стала Найденова его женой.
— Что, что? Найденова?! Зина?! — воскликнул Дремов, меняясь в лице. — Где они?
Не поняв причины возбуждения командира, Новиков несколько растерялся, но после небольшой паузы продолжил:
— Возвратился он без руки, но все такой же неугомонный. Как-то ночью, были мы уже на Дунае, разыскал штаб и с полного хода врезался своим трофейным «хорьхом» в железные ворота. Ну, конечно, из радиатора потекло, мотор заглох. «Что ты творишь, буйная твоя голова?» — спрашиваю у него. Ржет вовсю. «А что? Пусть знают наших». Смотрю, сидит Зина, смущенная, на широком кожаном сиденье в углу. «Вот! — кричит, указывая рукой. — Нашел в медсанбате. Теперь все. Можете поздравить!» Поздравил и…
— Постой, — перебил его Дремов. — Где они теперь? Не тяни! Не рви душу!
— Сейчас все расскажу: поженились, а как только закончилась война — укатили к его матери на Урал. Там у них родилась дочка, а Зинуля его приболела. Врачи посоветовали сменить климат. Переехали в Краснодар. Переписываемся. Сообщили, что оба учатся.
— Учатся? И она?
— Ну да. Он заочно в Московском литературном институте, а она в медтехникуме. Собирались сюда, но заболел ребенок. Писал, что если дела поправятся, то в конце месяца обязательно поедет в институт. Что-то вызывают.
Появился возбужденный полковник Великий. Вытянув длинные руки, бросился к Дремову.
Выглядел полковник хорошо, молодцевато, но в тридцать с небольшим виски покрылись сединой. После успешного окончания академии служил в штабе одного из военных округов.
— Так расскажи о службе, — обратился к нему Дремов.
— Вроде все нормально. Сидим, трем штаны. Начальство не жалуется.
— Ну да. Трете штаны. А вот это от чего? — Дремов присмотрелся к седеющим волосам. — Рановато!
— А, ерунда. У нас в роду все такие. А тут вроде и кстати. Сейчас многие даже подкрашивают. Для солидности, что ли?
— Понятно. Небось, как и в академии, сидишь без передыха?
— Да как вам сказать? Попал в солидный штаб, а там без работы не останешься. Находится она и зимой, и жарким летом, но тут, как говорится, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Службу избрал добровольно и, прямо сказать, не сожалею.
— А как душевные дела? — лукаво скосилась на него Маруся.
Уклоняясь от вопроса, Великий делал вид, что не слышал его, но все же покраснел. Видно, вспомнилось, как однажды, после какой-то небольшой пирушки, когда полк находился во втором эшелоне, сделал неудачную «вылазку». Бес толкнул побаловаться с недотрогой телефонисткой, а потом не мог смотреть ей в глаза, избегал ее взгляда.
