У меня эта вещь числилась одним из возможных завершений альбома, поскольку позволяла закончить его на жизнеутверждающей ноте. Я хотел, чтобы в ней прозвучали ударные, орган и тенор-саксофон. Аня соглашалась только на фортепиано. Ларри Бреккер принял мою сторону, Томми счел, что права Аня, а Джо, ударнику, хотелось лишь одного – поиграть.
Пришлось зайти в кабинку для записи вокала и поговорить с Аней наедине.
– Я вовсе не предлагаю приглушать эмоции, – сказал я. – Мы можем свести разные партии так, что ты и фортепиано все время будете на переднем плане. Но в этой песне столько энергии, жаль ее терять.
Аня стиснула мои запястья и сказала со всей серьезностью:
– Слушай, милый, это моя жизнь. Не просто моя песня, а часть моего опыта, моего пережитого.
– Может, ты просто не можешь абстрагироваться, – сказал я. – Думаю, каждому из нас нужен кто-то посторонний, эмоционально не вовлеченный в наше творчество.
– Так ты считаешь себя эмоционально не вовлеченным, Фредди? – Она повысила голос. – Непричастным к моей жизни, работе, телу, к каждому моему дыханию?
Вплоть до того мгновения наша связь дарила нам лишь пьянящее счастье. Теперь же я понял, как легко эта фантастическая близость, соединение душ и тел, может обернуться совсем другой стороной.
Понял, как глубоко мы проникли в жизни друг друга. И теперь не знал, что сказать. Мы просто смотрели, я на нее, она на меня. В ее глазах я читал гнев, любовь, гордость и отчаяние. Бог весть, что она читала в моих.
– И если ты, не дай бог, не считаешь себя причастным, мой милый, так не приходи ко мне нынче ночью.
В глазах Ани стояли слезы. А затем раздиравшие ее противоречивые чувства пришли, похоже, к некоему согласию. Она привстала на цыпочки и поцеловала меня в губы.
– Будет лучше, если ты окажешься прав, Фредди.
– Так ты мне доверяешь?
– Доверяю. Но будет лучше, если ты окажешься прав.
Согласившись на участие музыкантов, Аня реально позволила им играть. Даже «старый молотобоец» и тот получил шанс, хотя в миксе его партию все равно задвинули на задний план. Стивен сыграл короткое теноровое соло и несколько тактов в последнем куплете, Аня сидела за клавишами, а я счел за лучшее просто-напросто ни во что не соваться. Это были тяжелые часы, музыканты снова и снова меняли аранжировки, но Аня пела превосходно, с уверенностью в себе. Может быть, она думала: «Если ни хрена не получится, свалю все на Фредди».
В последние два дня мы отпустили музыкантов – Аня писала сольные песни: «Тандер-Бей» – про уход ее матери и «День товарняков» – про поезда в Девилс-Лейке. Не самая любимая из моих песен, хотя в тексте есть интересные находки.
Окончательный порядок треков был таким.
Первая сторона
Крепче
Дженевив
Тандер-Бэй
Потребность быть тобой
Джулия в судилище снов
Вторая сторона
Сумеешь взлететь
Ты в следующий раз
Дни товарняков
Бульвары в снегу
Я не гибну
Альбом получился уравновешенный. Начинался он и заканчивался песнями, которые с очевидностью понравятся широкой публике. Песни более тонкие были надежно укрыты в середине второй стороны. «Джулия», лучший трек альбома, занимала отличное место. Вторая сторона получила сильное начало.
Опьяненные гордостью, мы погребли нашу размолвку под лавиной любовных восторгов, а затем провели несколько часов в 289-м номере, придумывая дизайн обложки и набрасывая список благодарностей, чтобы, упаси бог, никого не забыть: «Продюсер Джек Уайетт, „Соник Брум Стьюдиос“, Западный Голливуд, Калифорния. Звукорежиссер: Ларри Бреккер. Ассистент режиссера и ответственный за бутерброды: Расс Гибсон. С участием Джо Апрахамяна – с любезного разрешения „Эй-энд-Эм Рекордз“. Особая благодарность С. Дэвису-младшему, С. Куку и всему персоналу отеля „Звезда Пасадены“. Этот альбом Аня Кинг посвящает „Маме, где бы ты ни была“».
А назвать альбом можно было по любой из композиций, тут у нас имелся прекрасный выбор. Ане нравилось «Дни товарняков», я предпочитал «Бульвары в снегу», однако, когда я позвонил в «Эм-Пи-Ар», выяснилось, что название уже выбрано: «Сумеешь взлететь» – и было понятно, почему именно оно. Ничего лучшего для первой записи никому не известной певицы, пожалуй, и не придумаешь. Аня с несвойственной ей покладистостью сразу ответила согласием. Ей хотелось, чтобы альбом продавался.
Мы попрощались с Ларри Бреккером и отправили пленку в Нью-Йорк, Джону Винтелло. Предстояло еще прослушать ацетатную пластинку через самые разные динамики – от пластмассовых приемников для ванных комнат до задних автомобильных колонок – и повозиться с качеством звука на мастер-ленте, но это можно было оставить на потом.
Мы хотели выбраться из «Звезды Пасадены», хоть и успели полюбить отель – при всей его убогости. В Лос-Анджелесе выбор направлений невелик: на юг в Мексику, на восток в пустыню или на север в Сан-Франциско. Мы забросили две сумки в багажник «Форда» и покатили по береговой дороге – Аня тонким, смешным голоском распевала «Давай поедем в Сан-Франциско», и мы хохотали с ней так, что я вывернул не на ту полосу и едва не врезался в огромный грузовик.
Я вырос в обычном доме, который стоял на обычной улице. Отец был торговым агентом, мать, как и большинство тогдашних матерей, домашней хозяйкой. Детей у них родилось пятеро. В последовательности сын-дочь-сын-сын-дочь – Рэй, Сьюзен, Саймон, Джек, Габриэль – я шел четвертым. При таком раскладе четверо детей из пяти становятся почти невидимками – настолько, насколько родителям удается этого добиться. Моя старшая сестра, Сьюзен, занималась мной, как настоящая мать, и рядила в девчоночьи платья, а младшая, Габриэль, смотрела на меня с нескрываемым обожанием. Рэй и Саймон делили одну комнату, я со Сьюзен другую. Когда же старшая сестра доросла до ношения лифчиков, меня переселили к маленькой Габриэль, – в итоге к девочкам мне было не привыкать. Я до четырнадцати лет жил рядом сначала с одной, потом с другой. Сестры – это удовольствие, а вот братья – испытание. Рэй и Саймон знать меня не желали, и я, мечтая пробиться в их компанию, начал допоздна засиживаться в школе, заниматься там музыкой. С деньгами в семье было непросто, однако родители строили на наш счет амбициозные планы. В одиннадцать лет они заставили меня сдать экзамены, и я попал в школу для одаренных детей, где имелось настоящее музыкальное отделение.
Чтобы произвести впечатление на братьев, я выбрал гитару. Школа предоставила мне инструмент и бесплатного преподавателя в лице учителя истории – при условии, что я буду заниматься и фортепиано. Я пел в хоре, мне это не нравилось, если не считать сольные дискантовые партии. Дома, когда Рэй и Саймон принимались бренчать у себя в комнате, я предлагал подстроиться к ним, но они не брали меня в пабы, где играли, пока у меня голос не сломался. Думаю, братья надеялись, что он не только понизится, но и пропадет, однако этого не случилось. К тому времени случилась Ливерпульская революция. Выпускных экзаменов я в школе так и не сдал. Бросил ее в шестнадцать лет, чтобы стать музыкантом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
