Добрались до квартиры третьего этажа. Дверь открыла перепуганная женщина.
— Наконец-то! — произнесла она.
Вся квартира ее была по щиколотку в горячей воде. Трубу сорвало.
Вновь подвал. Сингапур уже одурел от этих подвалов. Грязь, темень. Он уже не замечал грязи и вони, пряча голову, чуть ли не на корячках проползая по узким лабиринтам загаженного подвала. Сколько же грязи и воды, и дерьма… И трубы, трубы, трубы, углы, стены, потолки, все низкое, все словно только и поджидало его в этой тьме — выскакивало, вылетало, и все в лоб, в грудь, в плечи. Как слепой шел он, выставив вперед руки. Подавал, какие-то ключи, что-то держал, вертел, его материли, он держал как требовали, все равно не так, материли снова, он терпел, он старался, оттого держал еще хуже, подавал вовсе не то. — Федор, ты что, совсем тупой?! — Да, тупой! Отупеешь тут от этих ключей, ежей, труб, вентилей, от этой вони, вони, вони…
Перекрыв воду, написав бумагу, что не виновата хозяйка, что трубу прорвало… Труба гнилая, трубы давно надо менять. Но никто их менять не будет, и, значит, через месяц, а может, завтра, трубу прорвет в другой квартире, на четвертом этаже или на первом, но обязательно прорвет. Не может не прорвать. Так должно быть. Потому что… так должно быть: прорвется, треснет, поползет, разрушится. Все разрушится. Время пришло.
Измученный, Сингапур залез в машину.
— Ну что, ночной дозор, в путь, по темным улицам, на борьбу со злом, — острил Леха. Но и сам уже не смеялся от своих острот, сам уже устал. Пять утра, а еще вызов — до упора, до восьми.
— Чего там у нас далее в программе? — спросил Толян.
— Платный вызов. Элитный дом.
— Ну, хоть выпить будет, — хоть и зло, но с надеждой сказал Толян.
Дверь открыла женщина.
— Проходите, — пригласила она.
— Сапоги, может, снимете, слесаря! — За женщиной появились два детины, оба огромные, пьяные и, видно, измотанные.
— Нам по технике безопасности не положено, — крайне вежливо огрызнулся Леха.
— Меня не волнует, чего там положено. Разувайтесь.
Все трое покорно разулись. Прошли в ванную. В джакузи по щиколотку было воды. — Вот, забилось, давайте, пробивайте.
— А утра не судьба дождаться и ЖЭК вызвать, — вновь крайне вежливо огрызнулся Леха.
— Чего? — глянул на него детина. — Грамотный, да?
— Нет, не грамотный, слесарь я, — глядя куда-то под ноги, буркнул Леха.
— А раз слесарь, давай бей. Чтоб быстро было, — детины ушли на кухню.
— С Москвы только приехали, устали, помыться надо и спать, а тут вот… Вы не волнуйтесь, я вам заплачу, только вы не спорьте, не пререкайтесь, — совсем шепотом утешала их женщина, — они нервные, устали, вы только не спорьте, — повторила она, покосившись в сторону кухни.
— Конечно, конечно, — услышав, что заплатят, зашептали слесари.
Вышли из квартиры. Спустились к подвалу. Женщина хотела вставить ключ в замок.
— Да что же это, — руки опустились.
— Чего там? — полюбопытствовал Леха.
— Бомж, скотина, — прошептала в сердцах женщина, беспомощно глянув на слесарей. Леха осмотрел замок, в скважину были всунуты две спички. — Третий замок уже портит, — жаловалась она. — Мы его приютили, жалко, человек все же… А он, напился, и пожар устроил. Выгнали его, замок повесили, теперь вот мстит… Ребята, я доплачу, вы только… можете, как-нибудь, чтобы не спиливать, а то на замки не напасешься.
Замок дорогой был. Евро.
— Попробуем, — вздохнул Леха.
Минут сорок возились с замком, выжигали осторожно, вытаскивали, выковыривали… Справились, вычистили замок.
— Спасибо, ребята, — сразу за замок, женщина дала Лехе сто рублей.
— Премного благодарен, — поблагодарил Леха, взял деньги и спустился в подвал.
Воду перекрыли. Когда работали на кухне, пробивали засор, работали аккуратно, чтобы паркет не испачкать. Оба детины сидели, здесь же на кухне за столом, пили коньяк, пили сквозь сон и сквозь сон, матерясь, поучали слесарей.
— Хрена вам заплачу, — бормотал один детина, — плохо работаете. Хрена вам заплачу…
— Не плати им, — поддакивал другой детина. — Плохо работают. Не плати им.
— Хрена им заплачу, — согласно кивала детина.
Слесаря работали. Женщина стояла в дверях и незаметно жестами говорила им, чтобы не возмущались, что все будет хорошо.
Работа была сделана. Слесари собрали инструмент, вышли к двери, обулись.
— Гони их вон, — донеслось из кухни.
Молча, женщина сунула Лехе пятисотенную бумажку. Леха невольно сглотнул. Когда деньги брал, чуть от волнения не выронил. Слесари попрощались, вышли из квартиры.
— Вот это женщина, — восхищался Леха, — пять сотен — за здорово живешь!
— За моральный ущерб, — поправил его Толян.
Сели в машину. Времени было семь утра.
— Ну что, последний вызов, — заключил Толян.
— Чего там у нас? — спросил Леха.
— Частная хлебопекарня, — ответил Толян. — Ни на каком балансе не стоит. К тому же там хозяева — узбеки. Вот тут-то я душу-то отведу, — даже в каком-то азарте произнес он. И что-то мужественное появилось в его настырном взгляде, еще недавно тихом и покорном.
Феликс как всегда остался в машине. Во главе с Толяном, Леха и Сингапур вошли в здание хлебопекарне.
— Гадом буду, если с этих чурбанов денег не срублю, гадом буду, — подзадоривал себя Толян.
— Вот, блин, — удивился Леха, когда они проходили по хлебопекарному залу. Духота, пар, и в этом душном, белом пару ходили, стояли, работали люди — пекли хлеб. Гудели машины, работали печи. — Как в американском блокбастере, — острил Леха, — брошенный завод… У вас маньяки есть? — спросил он подвернувшуюся девушку в сером заляпанном чем-то халате. Девушка покосилась на него. — Значит, есть, — глядя ей в след, заключил Леха.
Вошли в кабинет. За столом сидел невысокий кругленький узбек средних лет. При виде слесарей он поднялся.
— Ну, что, дорогие, пройдемте сюда, — как-то с пришепетыванием произнес он. Проводил слесарей в хлебопекарный зал к трубе. — Вот, течет, — указал он. Толян с лехой переглянулись. Работы было на двадцать рублей. Вентиль заменить.
— Сейчас сделаем, — сказал Толян.
Через пятнадцать минут они уже стояли в кабинете. Узбек сидел за столом.
— Сколько, дорогие мои? — с присюсикиванием и все тем же комическим пришепетыванием спросил он.
— Семьсот рублей, дорогой, — ощерился Толян.
— Почему так дорого? — узбек глядел на Толяна.
— Потому, дорогой, — уже даже не улыбаясь, а, как-то скалясь, ответил Толян.
— Не, не согласен я, обманываешь меня, — возмутился узбек.
— Слушай, дорогой, — до обидного анекдотично, так и желая обидеть, все так же сквозь оскал, говорил Толян. — У нас, дорогой, время очень дорогое, деньги давай, дорогой.
— Не, не согласен я, — обиделся узбек, — и зачем меня передразниваешь. — Снимай, что поставил. Не надо мне ничего, — даже отмахнулся, словно ему что-то неприличное предложили.
— Сейчас, подожди, — Толян вышел. Вскоре вернулся с ломом.
— Это
