и что я делаю, но они очень настаивали.
Один из них с каменным лицом выступил из отряда и потихоньку положил мне руку на надплечье: этого крайне убедительного намёка было достаточно. Они увезли меня от нужной мне трассы вглубь непонятно какого города.
В отделении нашёлся более-менее англоговорящий. Они видели, как я им отвечал, пробили паспорт и посадили обратно в автомобиль. На вокзале полицейские купили мне билет на сверхскоростной поезд до Шаньтоу, сфотографировались со мной и счастливые укатили восвояси.
В вагоне все от меня отсаживались, потому что от меня разило чуть ли не козлиной мертвечиной: проссанные наскрозь с короткими шортами трусы, сколько не тряси, последняя капелька в трусы. А за несколько дней сколько таких капелек набиралось: вот вам и ответ.
В город не стал сползать, потому что рядом с железкой тянулась нужная мне платная дорога до Гуанчжоу.
У трассы была широкая обочина со спуском вниз, шикарное место для сна: чистый бетон, со второй стороны которого была решётка. За платной дорогой особый уход и надёжное ограждение от многочисленных любителей халявы. Все хотели, чтобы всё всегда было бесплатно.
В наступившей темноте я присел над сбившейся с курса и полностью дезориентированной летучей мышью. На вид она была фруктоедкой, не было такого оскала, как у вампиров. Она так пищала, эти ультразвуковые импульсы до сих пор пищали у меня в голове. У неё не было ни крови, ни переломов, но она всё равно не могла никак взлететь. Это был Махавира. Я тут же оставил его позади, а сам лёг в спальном мешке в сухой и широкой сток для дождевой воды.
До Гуанчжоу мне утром купили билет на автобус китайцы. Как же паршиво, о, эти люди так помогали мне в моём невероятном путешествии, а сами так меня нервировали одним только своим внешним видом. Ну вот почему так не могли размножаться тоже русские, украинцы, белорусы, мои любимые волжские татары. Чтобы красивых людей было больше, а не наоборот. Автобус домчал меня до самого центра города. Я оказался в самом центре города. Это был исполинский технополис ничуть не меньше Шанхая. Развязки дорог просто гигантской высоты, небоскрёбы уходили в небо. Я прошёлся по пустынному ботаническому саду, пробежался по всему центру и под ночь сел под одним из очень высоких домов в престижном районе кафе и ресторанов.
До этого в парке мне повстречались русские эмигранты. Мы познакомились, разговорились, они жили постоянно в Гуанчжоу. И эти люди сказали мне сидеть ждать в этом кафе, а они приедут и заберут меня к себе в гости на ночлег.
Я заказал скудный ужин из двух сосисок с лапшой в этом же кафе, дорого для меня, ибо ел всегда всё самое максимально дешёвое и простое. Я просидел там уже часа три в обманутом ожидании обещанной помощи, занимал столик — мешал своим телом заработку денег.
Мимо меня проходил парень, он долго выпивал за баром и видел меня издалека. Он был со своей девушкой вьетнамкой. Чилиец с европейской внешностью спросил меня, где я буду спать. Я ответил, что не знаю. Он предложил переночевать у него дома.
Они сказали мне брать, что угодно из холодильника и разрешили пользоваться интернетом. Сами ушли в отдельную комнату спать. Я пробил вписку в Наньнине почему-то, ну он был по пути во Вьетнам и самый крупный. По-любому туды должен был быть поезд из Гуанчжоу. Все мои различные предположения убедительно подтверждались на практике, будто я сам себе предсказывал будущее и сам же это всё и исполнял на своих глазах.
Из моей комнаты был выход на балкон. Я отчётливо помнил — я находился на самой высокой точке в своей жизни: сто двадцать пятый этаж. И я вышел на балкон и этот вид свысока, я не мог моргнуть долго. Как же высоко над землёй я твёрдо стоял. Какая же это была потрясающе грандиозная стройка такой махины с километрами канализаций и ничего не прорывает и никого не затапливает.
На следующий день мы пошли с чилийцем вместе в компанию, где он работал. Он занимался поставками южноамериканского алкоголя в Китай. В офисе он разрешил мне попользовался интернетами. Я пробил вписки во Вьетнаме.
Я ехал в переполненном поезде, ибо приобрёл стоячий билет, потому что сидячие все раскупили. Меня сдавливали китаянки с жёлтой кожей. Китайцы были очень разные, я мог отличить тибетских китайцев по лицу. Какой-то парень позвал меня в вагон ресторан и купил мне и себе обед. Мы просто стояли молча и ели. Ехал часов восемь, стоя лишь часа три, остальное время я сидел на полу, сжавшись в ничто среди малоимущих людей.
В Наньнине меня встретил кауч, парень китаец моего возраста. У него я завис на два дня: стирался и мылся, приводил себя в порядок полным покоем. У него были кровати без матрасов, как у Шао-Линьских монахов. Я надул коврик и постелил, зачем мне терпеть неудобство, когда можно его сделать удобством.
Я поиграл на гитаре в Наньнине, сшиб несколько десятков юаней, пожрал рис не пойми с чем. Всё меню вечно засаленое, зашырканное в иероглифах, только цены хоть спасибо были на арабских числах. Фотки блюд как из жопы, только рис распознаёшь, а что там ещё — хрен разберёшь, а спрашивать — это гарантированное воспламенение ануса от языкового барьера. Китайский язык самый неровный и блевотный на слух ящык. Они не говорили, а лаяли и выли, булькали глоткой. Я всегда боялся услышать их песни, я бы наверно умер от них.
Из Наньнина до Ханоя я решил добираться автостопом. Довольно было расслабляться и разъезжать на транспортных средствах с точными графиками, из-за которых пропадает вся небезопасность. В безопасности терялся литературный вкус жизни. А в затаённой опасности ты неизменно оставался всегда один на один с собой. Так вырабатывалась тотальность — полное и чистое проживание вечно настоящего момента. Позволять всему случаться.
Я недалеко отъехал и меня опять сняли с трассы полицейские. Эти были тёмно-жёлтые и чёт грозные на вид. Я сел в патрульную машину, и они меня увезли аж за город к аэропорту. Это было очень грустно: без карты, без языка, не пойми где. Я пошёл пешком подальше от полицейского участка, чтобы снова стопить на уже в обратную сторону, опять туда, откуда они меня забрали, ибо там была единственная адекватная магистраль на Ханой.
Переходил дорогу и увидел небольшую лужу, наступил на неё, как при обычной ходьбе и ушёл почти с
