Положение Ибн Баттуты было, прямо скажем, не из лучших. По дворцу гуляли слухи о страшных пытках, которым султан подверг Шихаб ад-дина. Казни следовало ожидать со дня на день. Инстинкт самосохранения подсказывал, что еще не поздно броситься в ноги султану, повиниться, ценой унижения вымолить себе жизнь.
Но Ибн Баттута не сделал этого. Две недели гнетущей неопределенности, когда угроза расправы как дамоклов меч висела над его головой, он пережил стойко и достойно, не дав усомниться в своем мужестве тем, кто мысленно уже попрощался с ним. Досадуя на свою суетливость в то пятничное утро, он старался держаться осанисто, неторопливо, ходил с высоко поднятой головой, церемонно отвечая на поклоны знакомцев. Ни словом, ни жестом Ибн Баттута не выдал страшного оцепенения души, поставленной перед выбором: сохранить жизнь, утратив достоинство, или не поступиться им, смело глядя в лицо смерти.
Ибн Баттута выбрал второе и впоследствии никогда не кичился этим. Внутреннее борение угадывается между строками его книги, и если современникам великого путешественника не было дела до его душевных терзаний, то нам, восстанавливающим сегодня его жизнь, дорого все, что делает ближе и осязаемей его человеческое лицо.
После казни Шихаб ад-дина султан отправился в Синд, по-видимому отказавшись от намерения расправиться с поклонниками мятежного шейха. Опасность, казалось бы, миновала, но испытания, выпавшие на долю Ибн Баттуты, надломили его силы, и он на время полностью отошел от мирской жизни, удалившись в суффийскую обитель, где дни и ночи напролет проводил в молитвах и чтении Корана…
Наступил сорок второй год. Ибн Баттуте исполнилось тридцать восемь лет, из коих семнадцать он провел вдали от родного дома, в странствиях по миру. Последние годы, правда, прошли оседло при дворе делийского султана. Но тридцать восемь лет, но сегодняшним понятиям, возраст мужской зрелости, в те времена считали порогом старости; приходилось задумываться, как жить дальше; все чаще являлась мысль о возвращении на родину.
В начале июля в обитель, где дервишествовал Ибн Баттута, нагрянул султанский гонец. Он передал Ибн Баттуте, что Мухаммед-шах велит ему немедленно прибыть во дворец.
«Султан послал мне оседланного коня, наложниц, гуляма, одежду, деньги, — вспоминал Ибн Баттута. — Я облачился в дарованные им одежды и отправился к нему. На мне была джубба голубого цвета с подкладкой, в ней я молился… Когда я прибыл к султану, он одарил меня с щедростью, о которой я едва ли мог помыслить.
— Я велел вызвать тебя, — сказал султан, — чтобы ты отправился моим послом к китайскому царю. Я ведь знаю твою страсть к путешествиям.
Он снарядил меня всем необходимым и назначил мне спутников».
Мухаммед-шах остановил свой выбор на Ибн Баттуте вовсе не случайно. По-видимому, магрибинец обладал всеми качествами, которые полагалось иметь послу. Об этих качествах писал сельджукский визирь Низам аль-Мульк в своем трактате «Сиясат-намэ»:
«Надо, чтобы он (посол. — И.Т.) был смел в беседе, но не многоречив, совершал бы много путешествий, знал бы что-нибудь во всякой науке, был бы понятлив, предусмотрителен, обладал бы степенностью и, хорошим внешним видом. Если к тому же он учен и почтенного возраста — тем лучше».
Начались сборы в дорогу. 22 июля 1342 года посольский караван вышел на почтовый тракт. Впереди была Южная Индия, длительный морской переход к берегам страны Син.
Вряд ли Ибн Баттута мог. предположить, что с Дели он прощается навсегда.
Глава пятая
«Оковы и золотые тяжелы». Надо думать, что Ибн Баттута в полной мере оценил смысл этой индийской поговорки за те годы, что от провел при дворе делийского султана. Высокое положение тешило его самолюбие, но оседлая жизнь была ему не по нраву. Привыкший не засиживаться подолгу на одном месте, он тосковал по простору, и поэтому повеление султана отправиться с посольством в Китай воспринял восторженно, как счастливую возможность освободиться из золотой клетки.
Караван медленно двигался на юг; один за другим проплывали, растворяясь за спиной, поставленные обочь дороги каменные путевые столбы; июльские муссонные дожди лили почти беспрерывно, приходилось то и дело останавливаться, поджидая увязающий в рыхлом красноземе обоз.
Наступил последний этап путешествий Ибн Баттуты.
Отныне дорога не будет столь укатанной и безбедной. То, что не довелось пережить мальчику, выпадет на долю мужа. Не раз придется ему проявить характер в навороте испытаний, что будут идти полосами, бросая его от благополучия к нищете, от надежды к безысходности, чтобы в результате снова вывести на гребень удачи.
Приключения начались уже в первые дни путешествия. Во время одной из стоянок Ибн Баттута и несколько его спутников отправились на прогулку, нашли фруктовый сад и, расседлав лошадей, устроились отдыхать в тени развесистых деревьев. Здесь их подстерегли разбойники, которые не могли отказать себе в удовольствии врасплох напасть на зазевавшихся мусульман. Ибн Баттута вскочил на коня и пытался спастись бегством, но ему не повезло: его конь споткнулся о камень, и разбойники окружили его со всех сторон.
«Навстречу мне выскочили около сорока неверных с луками, — вспоминал Ибн Баттута. — Я испугался, что они выстрелят в меня, если я побегу, а я был без кольчуги. Поэтому я бросился на землю и сдался в плен, зная, что они не убивают пленных. Они ограбили меня, отобрали все, кроме джуббы, нательной рубашки и штанов, и отвезли меня в лес, к своему стойбищу. Там мне Дали хлеб, и я съел его, попил воды. С неверными были двое мусульман, которые заговорили со мной по-персидски, спрашивая, кто я такой. Кое-что я рассказал, но умолчал о том, что являюсь посланником султана.
— Эти люди убьют тебя, — сказали они. — Гляди, вон там их главарь.
И они показали мне его. Я поговорил с ним через переводчиков и, по-видимому, понравился ему. Он приставил ко мне троих своих людей: старика с сыном и еще одного, чернявого, с отвратительной наружностью. Они заговорили со мной, и я догадался, что им приказано убить меня».
Ион Баттута был недалек от истины. В то время на дорогах Индии было неспокойно. Тысячи крестьян, спасаясь от жестокого гнета иноземных феодалов, бежали в джунгли, где объединялись в шайки, промышлявшие разбоем. Их протест имел ярко выраженный социальный характер, но проявлялся в форме религиозной нетерпимости, и мусульманин, попавший в руки мятежников-буддистов, вряд ли мог рассчитывать на счастливый исход.
Тем не менее Ибн Баттута, по-видимому, родился в рубашке. Иначе как везением не объяснишь того, что, нагнав страху на своего пленника, разбойники не стали убивать его, а попросту отпустили на все четыре стороны. Боясь, что они могут передумать, Ибн Баттута опрометью кинулся в заросли камыша и скрывался там до наступления темноты. Так он провел несколько дней, отсиживаясь от рассвета до заката в укромных местах и лишь ночью осмеливаясь покинуть свое убежище, чтобы напиться воды и подкрепиться плодами дикой ююбы и горчичными побегами. Несколько раз он наталкивался на вооруженных всадников; крестьянский бунт, очевидно, охватил всю округу, и Ибн Баттута чувствовал, что положение его почти безнадежно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
