Я даже помню, что один из этих пленных был шахтер, другой бухгалтер, а третий был театральным художником и до войны жил в Буэнос-Айресе. Но когда началась тотальная мобилизация, его призвали в армию и отправили на фронт. И вот сидят, значит, эти два интеллигента, разговаривают, но что мне бросилось в глаза. Пленным как солдатам принесли котелок солдатской каши, а пропагандисту пюре и даже пару сосисок. И что бы сделал наш человек в такой ситуации? Предложил бы угостить, а этот нет. И я потом даже спросил его, он неплохо знал русский язык: «Ну как же так? Вы постоянно встречаетесь, разговариваете, а ты ему даже ничего не предложил». Он улыбнулся и говорит: «Э-э-э, капитан, вы просто не знаете немцев. Пусть хоть и маленькое, но зато свое».
Так что наша ненависть к немцам на пленных вообще не переносилась. Я помню только один такой случай. Как-то мимо нас вели колонну немецких пленных, и один из немцев в соломенных лаптях все время отставал. Конвоиру, видно, уже надоело его подгонять, поэтому он снял ремень, отхлестал немца, и тот побежал догонять своих.
Правда, под Сталинградом однажды я слышал про такой случай, что по какой-то причине пленные немцы восстали. Колонна немцев рассыпалась, похватали оружие, там его валялось до черта, и начали расстреливать конвоиров.
Но еще что я хочу сказать про немцев. Что эта их знаменитая формальность их же самих часто и подводила. Всю войну я обращал внимание, что тактика у них была и оставалась довольно однообразной и весьма шаблонной. Вначале шла артподготовка с авиационными налетами, и только потом пехота идет в атаку. Правда, если в первое время меня эта их стройная система где-то даже подкупала, то потом мы поняли, что если сумеем сохранить силы, а для этого во время артподготовки отходили во вторую линию окопов, или просто прятались кто куда, то вполне сможем отбить их атаки.
Особенно эту систему я под Харьковом хорошо наблюдал. Вначале артподготовка с авианалетом, затем они переносятся на наши тылы, чтобы мы не могли подтянуть резервы, и так из раза в раз. Но, изучив эту манеру, мы поняли, что, зная, что они будут делать дальше, вполне возможно предпринять какие-то контрмеры.
Или, например, в том же бою у Герцовки. Я почему вдруг почувствовал опасность? Потому что немцы неожиданно перестали освещать нейтралку, а они ведь всегда ее освещали. И это значит что? Или они отошли, или же, наоборот, готовят нам какую-то неприятность… И должен сказать, что за все время на фронте я как-то не помню, чтобы они в этом плане меня хоть раз удивили. Нет, все было достаточно предсказуемо и однообразно. Я помню, что даже удивился тому, как точно эту их прямолинейность подметил и описал Лев Толстой в «Войне и мире». Зато в этом отношении я всегда приятно удивлялся находчивости и смекалке наших солдат.
Но в целом, я считаю, что как солдаты они были хорошо подготовлены во всех смыслах. А как у них было налажено снабжение! Ведь у каждого солдата было все необходимое, начиная от масленки и вплоть до презервативов.
И особенно бросалось в глаза, как они строили и оборудовали себе жилые помещения. Например, под Сталинградом в одном из оврагов, в землянке я видел, даже не поверите… рояль. Не пианино, а именно рояль! Наверное, это была генеральская землянка, но все же. Двухкомнатная, стенки отделаны березовыми планочками, причем с корой и мебель: трюмо, шкаф, обычная койка – и рояль. В общем, все как в хорошей городской квартире.
Но все-таки надо отметить, что в своей массе вражеские войска были достаточно разнородны. Ну как можно, допустим, сравнивать немцев 41-42-го годов или эсэсовцев с теми же итальянцами? В том случае, когда я вам рассказывал, что мы заняли круговую оборону и думали, что напротив нас стоят власовцы, а это оказались итальянцы. И они потом так драпанули, что мы их только через 60 километров догнали… Но, с другой стороны, взять тех же финнов. И ведь сильно голодали, но вот все равно не сдавались.
– А как вы можете оценить немцев как артиллеристов?
– Я помню такую деталь, что немцы в отличие от нас всегда стреляли залпами. Но ведь между залпами есть какой-то промежуток времени, когда можно сориентироваться и что-то предпринять. Зато у нас была практика вести беглый огонь, для них это было странно, поэтому они часто просто терялись. И мне кажется, что наш метод лучше.
– А себя как минометчика можете оценить?
– Ну это другие люди должны меня оценивать, а не я сам. Но я могу вам сказать, что командиры батальонов нашего полка для усиления всегда просили прислать именно мою батарею, особенно после того случая, когда мы заняли круговую оборону и отстояли брошенные пехотой позиции. Но мне, конечно, значительно помогало мое образование и то, что я хорошо знал тригонометрию, в артиллерии это очень важно. Приведу вам простой пример.
До меня батареей командовал старший лейтенант с шестью классами образования. Так когда я принял батарею, то солдаты даже не умели правильно строить веер. Устанавливали веху, шагами мерили и вносили поправки в прицел. Поэтому первое, с чего я начал, и бойцы это приняли с восторгом, научил их строить веер через основное орудие и прицел. И когда я всех наводчиков этому обучил, то они мне сказали: «Это же так просто, оказывается».
Я понимал важность образования и именно поэтому всегда старался подбирать себе пополнение из молодых ребят с образованием. Например, на Курской дуге нам прислали много узбеков, но мне удалось выбрать человек десять, восемь из которых были молодые ребята, окончившие десять классов. Все они были грамотные ребята, которыми я был доволен. Недаром говорят, что войну выиграли молодежь и десятиклассники, в частности, все-таки образование очень многое значит.
А так я никогда не считал, что делаю что-то особенное. В передовой траншее мне оборудовали НП, проводили туда связь, и я почти всегда там находился и корректировал огонь батареи. Причем если телефонисты у меня часто менялись, чтобы отдохнуть, то меня лишь изредка подменял командир взвода управления.
И фактически я все время занимался своей повседневной, рутинной работой – засечь цель у немцев и накрыть ее. Как-то, например, у села Дмитриевка на нашем участке объявился немецкий снайпер и просто житья нам не давал. Где-то неделю мы его выслеживали, потому что он очень хорошо маскировался, но потом все же проявил неосторожность. На солнце у него блеснула оптика, а мы как раз наблюдали за этим местом, потому что так и предполагали, что он примерно там прячется. Я пристрелял одинокое дерево метров в двухстах от этого места, довернул прицел, и тремя минами мы накрыли этого снайпера. И больше по нам уже никто не стрелял…
