— Садись, Пабло.
— Спасибо, я постою.
Габриэль Элиодоро настаивать не стал. Взяв в руки нож для разрезания бумаг, он спросил глухим голосом:
— Ну что там у тебя?
— Довожу до вашего сведения, что я только что телеграфировал в министерство иностранных дел, категорически настаивая на своем увольнении с дипломатической службы.
Посол мгновение помолчал, задумчиво разглядывая свои руки, потом спросил:
— Почему?
— Вы действительно хотите это знать?
— А разве у меня нет на это права?
Проглотив слюну, Пабло стиснул кулаки.
— Я не могу больше служить правительству убийц и мошенников.
Он ожидал вспышки и даже взвесил на глаз нож для разрезания бумаг, который Габриэль мог использовать как оружие, поэтому был удивлен спокойным и печальным видом посла, продолжавшего сидеть с опущенной головой.
— Обдумал ли ты свой поступок? Вспомнил ли о своих родителях? И о том, что твоя отставка ухудшит мое положение, и без того неважное после… всех этих событий?
— Меня не интересует ваше положение.
— Хорошо. И все же постарайся понять, какой трудный момент переживает сейчас наша родина.
— Вы сами повинны в этом, вы создали предлог для переворота, который даст неограниченную власть в руки вашему куму.
— Значит, ты не веришь документам, найденным у Виванко?
— Не совсем. Я не верю, что они принадлежали этому бедняге.
Равнодушие Габриэля поразило Пабло. Он приготовился к ожесточенному спору, а посол сидел, съежившись, как бы став меньше ростом, сжимая нож в побелевших пальцах. И взгляд, который тот сейчас устремил на Пабло, был таким робким (индеец, босой и жалкий, взирающий на богатого владельца плантаций!), что Ортега против воли почувствовал сострадание к этому человеку, которого он не любил, но которого не сумел возненавидеть.
Габриэль Элиодоро медленно кивнул.
— Хорошо, Пабло, хорошо. Делай как знаешь. Я не сержусь на тебя. Если не хочешь, можешь не ходить в канцелярию. Подожди решения министерства дома. И помни: я стремился стать твоим другом, но ты не захотел. А теперь можешь идти и будь счастлив.
Глаза посла увлажнились. Пабло вышел из кабинета, не сказав больше ни слова. Клэр взяла его под руку и повела в коридор, где Пабло рассказал о разговоре с послом.
— Несколько минут назад дону Габриэлю Элиодоро сообщили, что Росалия Виванко пыталась покончить жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного… — сказала Клэр.
— Она погибла?
— Пока в коматозном состоянии, так что дело плохо.
Пабло вошел в свой кабинет, открыл все ящики, порвал ненужные бумаги. На столе увидел письмо от матери, которое тоже разорвал, не читая, другое, от мисс Хирота, сунул в карман.
Огилвита проводила его до подъезда.
— Ну, Пабло?
Он улыбнулся.
— Знаешь что? Мне сейчас очень хорошо. Голова со вчерашнего дня не болит. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким свободным. Словно отмыл душу от всей этой грязи.
— Да благословит тебя бог.
Они простились. Почти весело Пабло зашагал по парку. Потом вспомнил о голубом конверте, который лежал в кармане. Аромат жасмина напомнил ему хрупкую фигурку Кимико. На голубой бумаге был только хайку:
Росинка, дрожащая На венчике лилии, — Жемчужина времени.
Часть 4. В горах
35
Жарким и душным днём первой недели августа газеты сообщили о высадке в окрестностях Соледад-дель-Мар «наёмных войск, возможно, прибывших с Кубы» и находящихся под командованием некоего Мигеля Барриоса. Войска эти, очевидно, рассчитывали на присоединение местного гарнизона, но тот неожиданно оказал сопротивление, и захватчики были вынуждены отойти в горы Сьерра-де-ла-Калавера, откуда, как предполагалось, они будут вести партизанскую войну по всем правилам. Ходили ещё неподтверждённые слухи, будто в некоторых южных провинциях также высадились десанты.
Габриэль Элиодоро узнал об этих событиях на рассвете. Президент Каррера сам позвонил ему из Серро-Эрмосо, подняв посла с постели. Внезапно разбуженному Габриэлю понадобилось несколько секунд, чтобы понять серьёзность положения, потом он, по своему обыкновению, коротко выругался, и спросил:
— Сколько человек высадилось в Соледад-дель-Мар?
— Шестьсот или семьсот… Может быть, тысяча, не знаю… Все отлично вооружены.
— Они ещё где-нибудь высадились?
— К несчастью, да: в Оро Верде и в Сан-Фернандо. Пока у меня нет точных сведений о количестве мятежников, высадившихся на юге. Сообщения очень противоречивые. Я отдал распоряжение военно-воздушным силам бомбить и обстреливать позиции противника.
Габриэль Элиодоро уловил напряжение в голосе президента.
— Послушай, кум, по-моему, мне надо немедленно отправиться в Сьерру.
— Ни в коем случае!
— Но, президент, я знаю эти горы как свои пять пальцев и ещё могу вести партизанскую войну. Ведь мы на собственном опыте убедились, что партизан можно победить только в партизанских боях. Мы не должны повторять ошибку генерала Чаморро, понимаешь меня?
— Оставайся пока в Вашингтоне, Габриэль. Там для тебя есть одно очень важное задание. Есть предположение, что Кастро помогает вторжению. Барриос и его наёмники были доставлены на кубинских судах! Ты должен добиться созыва чрезвычайного заседания совета ОАГ и разоблачить кубинскую агрессию. Алло! Ещё вот что, кум, поговори с заместителем государственного секретаря и откровенно обрисуй ему положение. Боеприпасов, которыми мы располагаем, хватит месяца на два-три… Если Соединённые Штаты нам не помогут, долго мы не продержимся. Пусть они вспомнят судьбу Батисты: эмбарго на поставки оружия правительству Кубы обеспечило победу Фиделю Кастро. Надеюсь на твой опыт, кум. Не подведи меня!
Габриэль Элиодоро, весь в поту, дышал с трудом, в горле у него пересохло, грудь жгло.
— А как дела в Серро-Эрмосо?
Президент замялся.
— Не блестяще… Обычная история. Кто-то распространяет листовки, на домах и заборах появляются ругательства в мой адрес… Подпольная радиостанция нападает на правительство и подстрекает народ к восстанию… — Каррера помолчал. — Ты слушаешь? Вчера вечером студенты бросали камни в солдат военной полиции, а те ответили стрельбой, убили двоих или троих и ранили пятерых, а может, и десятерых, точно не знаю! Чертовски некстати, но иного выхода не было. Мы пропадём, если проявим слабость.
— Разумеется. Сообщай мне обо всех новостях по телефону или телеграфу. Да! Я попрошу тебя об одном одолжении: вели одному из своих секретарей позвонить Франсиските и передать ей, что я чувствую себя хорошо и вообще всё в порядке… Я хочу сказать, здесь…
— Начинай переговоры с заместителем государственного секретаря. Добудь автоматическое оружие и боеприпасы, иначе нам крышка.
Посол пошёл в ванную, наспех побрился, порезав щёку, потом принял холодный душ, проглотил чашку кофе и в семь часов уже звонил министру-советнику и военному атташе, срочно вызывая их к себе.
В девять часов, как всегда, явились остальные сотрудники. У всех был мрачный вид. Мерседита съёжилась в своём углу — страх парализовал её пальцы, и она не могла печатать на машинке; с Титито Вильальбой случился нервный припадок, мисс Огилви дала ему пару его любимых успокаивающих таблеток, а затем заставила лечь. Подчинённые генерала Угарте реагировали на события в Сакраменто по-разному: те, что были помоложе, попросили у начальника разрешения немедленно вернуться на родину — они хотели с оружием в руках бороться с захватчиками. Ошеломлённый полковник несколько минут не мог прийти в себя и только нервно пил воду, а потом, немного оправившись, стал выяснять, какая сумма на его текущем счету в Чейз Манхаттан Бэнк. У майора от волнения расстроился желудок, и почти всё утро он провёл в туалете.
Габриэль Элиодоро Альварадо метался по своему кабинету, как хищник в клетке.
— Доктор Молина, позвоните немедленно в госдепартамент и добейтесь, чтобы меня принял заместитель государственного секретаря. Совет ОАГ распущен сейчас на каникулы, но мы должны настоять на экстренном совещании и потребовать созыва консультативного органа. Я предъявлю Кубе обвинение в агрессии!
Подавленный Угарте сидел на софе, разглядывая носки своих туфель. Его тёмная кожа приняла лиловатый оттенок. («Проклятая астма», — объяснил он, когда, задыхаясь, появился в канцелярии.) «Остаётся одно, — размышлял Уго сейчас, — бежать в Швейцарию». Он знал, что в случае падения Карреры — а это было отнюдь не исключено — он будет выдан новому правительству Сакраменто и расстрелян. Швейцария же не связана с Сакраменто никакими договорами. «Там эта сволочь меня не достанет». Угарте ослабил узел галстука, расстегнул воротничок и взглянул на посла. «Габриэлю я ничего не скажу. И Нинфа узнает о моём решении только накануне отъезда. Женщины слишком болтливы».
