чтобы немножко поднатаскать его перед контрольной по алгебре. И они с Юркой, встретившись в условленном месте, отправляются в свою траурную экспедицию.
И их, слава богу, где-то в районе Петровских Ворот останавливает наряд милиции. И они, слава богу, получив от дяденьки-милиционера по одному легкому отеческому поджопнику, с соответствующими нежными напутствиями отправлены восвояси. И вполне возможно, что таким образом они были спасены.
Про убийственную давку на Трубной площади станут шептаться лишь спустя несколько дней. И, разумеется, очень тихо. И, разумеется, не в моем присутствии.
А меня в этот день выпускают во двор, впервые за пару недель. И вот я радостно вдыхаю сырой мартовский воздух. И вот я прямо всеми клетками своего небольшого организма чувствую, что впереди бесконечно долгая и бесконечно увлекательная, как приключения Буратино, жизнь.
В дворе я сразу же встречаю Павлика Аронова, дружка из соседнего подъезда. Он старше меня на целый год, он в этом году пойдет в школу, и он для меня большой авторитет. Не такой, конечно, как старший брат, но все же.
Павлик говорит: «Сегодня в пять часов вечера все машины остановятся и будут пять минут гудеть. И заводы все тоже будут гудеть. Давай и мы с тобой в пять часов встанем как вкопанные посреди двора и тоже погудим! Умеешь гудеть?» Я попробовал. «Годится», – великодушно сказал Павлик.
Идея погудеть мне понравилась. Но она так и не осуществилась, потому что мы, дождавшись этих пяти часов и не услышав ниоткуда никаких гудков, затеяли совсем другую игру – игру, надо сказать, совсем не безопасную, о чем мы тогда, разумеется, не догадывались.
Игра была такая. Сначала я в полном несоответствии с первоначальным намерением «встать как вкопанные» принялся носиться как угорелый туда-сюда – от сарая к ржавому гаражу и обратно. Пока я так носился и махал руками, Павлик, по заданному сценарию исполняя роль резонера, как бы укоризненно говорил: «Не бегай! Ты что, не знаешь, что Сталин умер!» На что я – тоже в соответствии со сценарием – громко кричал: «А мне-то что!»
И мы с Павликом радостно хохотали. Что-то было неосознанно освобождающее в этом нашем дурацком хохоте.
Потом мы менялись. И тогда туда-сюда и тоже размахивая руками носился Павлик, а я его «урезонивал» тем, что, мол, Сталин умер, нехорошо, мол. А он диким петушиным голосом кричал: «А мне-то что!» И мы хохотали.
К счастью, никто не видел и не слышал этой спонтанной манифестации нашего стихийного антитоталитаризма. А если кто-нибудь видел и слышал, то никому об этом не рассказал.
Так мы, никем не замечаемые, носились с этими кощунственными воплями по двору примерно с час, если не дольше, и нас все это время переполняло идиотское необъяснимое счастье, которое умело внезапно настигать нас только в детстве, и все это время шел бесконечный мокрый снег.
Брат-2
Был и еще один брат у меня – второй, средний.
Он был младше старшего, Миши, на пару лет.
Он был де-факто не родным братом, а двоюродным. И его отец и его мать, Фира, старшая сестра моей мамы, погибли в самом начале войны. Отец – на фронте, мать – попала под трамвай через несколько дней после того, как получила похоронку.
Остался двухлетний мальчик, которого взяла к себе бабушка. А поскольку бабушка, мамина мама, жила вместе с нами, то и мальчик стал расти в нашей семье.
И он сам, и Миша, и, конечно же, я до поры до времени были уверены, что мы все трое – родные братья.
И когда, уже после 7‐го класса, он узнал о своем происхождении, узнал свое настоящее отчество и свою настоящую фамилию, он все равно всю жизнь продолжал называть моих родителей мамой и папой.
Его звали Гарик, полностью Григорий.
После 7‐го класса ему выдали все его документы, и он отправился в Ленинград к родственникам своего отца. Потом был техникум. Потом армия. Потом институт. Потом все остальное.
Когда он приезжал к нам в Тайнинку, для меня это был долгожданный праздник.
Кажется, в первый год его ленинградской, то есть отдельной от нас жизни мы с мамой поехали в Ленинград, чтобы с ним повидаться и заодно чтобы мне показать этот волшебный город.
Это была моя самая первая поездка в Ленинград. Год был, кажется, 53-й. И было, кажется, лето. Так я думаю потому, что в поезде я слышал взволнованные разговоры взрослых о том, как могло случиться так, что Берия оказался врагом и шпионом. Сталина, стало быть, уже не было, а в школу я еще не пошел.
Ленинград произвел на меня сильнейшее впечатление. Особенно царь Петр на вздыбленном коне. Ну и вообще.
Гарик единственный из всей нашей семьи умел что-то делать руками. Он вырезал из деревяшек кинжалы. Он что-то выжигал увеличительным стеклышком на фанерке. Он однажды разобрал будильник, но, когда стал его собирать обратно, одна деталь оказалась лишней. Как он ни пытался ее куда-нибудь пристроить, будильник ее отказывался принимать.
В конце войны – это мама рассказывала – один очень предприимчивый родственник подарил Гарику сапоги, сшитые из сэкономленного куска кожи. Гарик, имея какие-то невнятные исследовательские цели, изрезал их бритвенным лезвием на лоскуты.
Он вообще был исследователь.
Однажды он решил добыть из березы присущий ей березовый сок. Он привязал к березовому стволу поллитровую банку, сделал надрез на коре, надрез этот он обернул широким бинтом, а свободный конец бинта опустил внутрь банки.
Предполагалось, что к завтрашнему утру в банку натечет свежайший и вкуснейший березовый сок.
По соседству жил Мишкин дружок и одноклассник Юрка Винников, ужасный и неутомимый шкодник.
И вот этот Юрка стал подговаривать Мишку (я сам это слышал), пока Гарик не видит, в эту банку помочиться, а Гарика назавтра поздравить с впечатляющим успехом его предприятия.
Мишке эта богатая идея очень понравилась, но произошло что-то (не помню, что именно), что помешало ее воплощению. И слава богу – Гарик иногда впадал в ярость и по менее значительным поводам. А тут-то что было бы!
В общем, Гарик был по сравнению с прочим мужским составом нашей семьи «мастером золотые руки».
Когда мы с мамой приехали в Ленинград и пришли в дом, где Гарик жил у родственников, он первым делом подарил мне подарок, сделанный своими руками.
Это были вырезанные из круглых деревянных черенков ученических ручек шахматные фигурки. Полный комплект. «Белые» от «черных» отличались тем, что на одних были сохранены фрагменты, выкрашенные желтой краской («белые»), на других –
