Инга Альбертовна открыла папку. Там лежал желтый, ветхий лист бумаги.
– Читай так, не вытаскивай. Видишь, он рассыпается.
Люба склонилась над листом. Чернила расплылись, но почерк автора был очень аккуратный – так даже Михеевой не написать. Линии букв, идущие вверх, выглядели тонкими, как волосы; те, что вниз, – напротив, весьма основательными. В первый момент даже показалось, что это не русские буквы. Нет, они, только невероятно изящные и разукрашенные всякими завитками. Конечно, пара-тройка букв, вышедших из употребления. Но, в общем, все читалось:
«Г-ну Iорданскому, директору мужской гимназiи, донесенie.
Довожу до Вашего сведенiя, что г-нъ Рогожинъ, учитель русскаго языка, имеющий жительство в стlнахъ гимназiи совмlстно со своlю женою Евлампilю Андрlевною, есть соцiалистъ и бунтовщикъ, дерзающiй покушаться на порядокъ и на волю Государя. Въ своlй комнатl онъ хранитъ запрlщенныя книги и смущаlтъ юные умы своlею рlволюцiонною заразою. Посему прошу не оставить сего донесенiя без вниманiя.
С почтенiем,ученикъ 7-го класса Iвановъ26-го февраля м-ца 1917 г.».– Это же надо! – возмутилась Люба. – В седьмом классе, а уже доносчик!
– Ну вообще-то, – улыбнулась заведующая, – тогдашний седьмой класс – это не нынешний. По тем временам семиклассник – это выпускник. Лет шестнадцати-семнадцати.
Багрянцевой не стало легче от этого. Что же теперь, она только-только напала на след своих родственников, а выясняется, что они стали жертвой доноса? Значит, их посадили в тюрьму? Или даже казнили?..
– Не думаю, – вновь улыбнулась Инга Альбертовна. – Посмотри на дату.
– Двадцать шестого февраля семнадцатого года. Ну и что?
– Неужели ты не знаешь, что тогда случилось?
– Хм… Была революция. Но ведь это в октябре. За это время… восемь месяцев… Рогожина с женой могли повесить!
– Ошибаешься. В октябре к власти пришли большевики. Революция же началась раньше.
– Когда?
– Двадцать седьмого февраля.
Тут Люба чуть не рассмеялась:
– Да, этот Иванов успел вовремя со своим доносом! Еще бы день!..
– Вот-вот! Так что не бойся. Вряд ли с ними что-нибудь случилось. Если и арестовали – все равно второго марта царь отрекся от престола. Некого стало свергать.
Любе сделалось весело. Вот, наверно, этот Иванов сдулся, когда узнал, что революция! Да ему и самому небось влетело от новой власти! Но главное – Рогожин, тот загадочный «Ф.П.», владелец книги, был тем самым «героем», что увез Евлампию! И он оказался честным человеком! После побега Евлампии прошло лет пять, а она все так же оставалась с ним и, судя по доносу, на самых законных основаниях!
– Значит, книга из его библиотеки перешла школе, так как он здесь работал? Может быть, Рогожин подарил ее? Или завещал?
– Или просто оставил, когда уходил. После революции он тут точно уже не работал. Нет в списках.
Люба призадумалась.
– А почему они жили «в стенах гимназии»? Нищие, что ли?
– В то время это была довольно обычная практика. В музее есть несколько фотографий с изображением преподавателей в их комнатах. Жаль, они не подписаны. А наш Рогожин, думаю, был не бедней и не богаче всех других учителей гимназии.
– А как они вообще жили, учителя, в то время? – поинтересовалась Люба.
– Ох, – вздохнула заведующая. – Ну как, как… Когда они у нас хорошо жили? Не умирали с голоду – и то ладно.
«С милым рай и в шалаше, – сказала себе Люба. – Главное, что он ее не бросил». А вслух спросила:
– Где же они жили? В какой комнате? А может, как раз здесь, а, Инга Альбертовна?
– Ну уж чего не знаю, того не знаю.
Кто-то постучал в дверь. Ох, не полиция ли это? Придерживая длинную юбку, Багрянцева помчалась открывать.
На пороге стоял взъерошенный парень, снявший фуражку и нервно разглаживающий свои взмокшие волосы. Строгий мундир, золотистые пуговицы… «Гимназист, – догадалась Люба. – Наверно, семиклассник».
– Добрый день, товарищ! – услышала она за спиной голос.
Обернулась.
Посреди бедной комнаты с печкой, столом, покрытым белой скатертью, и с изящными, но далеко не новыми «венскими» стульями стоял Саша Яблоков, Дианин сосед по парте. На нем были сюртук, серые брюки, жилетка – все скромно, но аккуратно, вылитый учитель.
– Я пришел вернуть вам вашу книгу, – сказал гимназист.
– Прочли?
Гимназист протянул томик Карамзина в красном кожаном переплете.
– Милая, сделай нам чаю, – сказал Саша.
От слова «милая» у Любы покраснели уши. Вдруг до нее дошло: это вовсе никакой не Яблоков, а Ф.П. Рогожин, учитель словесности. А она – никакая не Люба, а его жена Евлампия!
– Присаживайтесь, Иванов, – сказал учитель.
Тут Любу как током ударило.
– Не слушай его, он предатель, предатель, он на тебя донос написал!
Рогожин с Ивановым повернулись к ней и удивленно уставились на нее.
– Донос написал! Директору школы! – кричала Багрянцева.
На их лицах читалось, что они не верят.
Люба закричала громче, замахала руками…
Проснулась.
И сразу же вспомнила, что на сегодня намечены два визита к предполагаемым родственникам.
Когда Люба рассказала дома о своем открытии, родители воодушевились. «Кто бы мог подумать, что у нас тут такой следопыт!» – восклицал папа. Решили, что определенно стоит поискать родственников. За несколько дней папа сумел выяснить в милиции, что в городе имеются несколько человек с такой фамилией. Во-первых, это семья – муж, жена и дети. По телефону они сообщили, что приехали сюда недавно, никакой родни не ищут и вообще попросили их не беспокоить. Во-вторых – одинокий старик, который сразу изъявил желание пообщаться. В-третьих – женщина средних лет; ее также удалось уговорить побеседовать.
Люба встала, пошла умываться. «Надо же было присниться такому!» – думала она, ворочая во рту щеткой.
Потом вернулась к себе в комнату и склонилась над столом. На нем лежала кипа старых фотографий. Прабабушки, прадедушки, их дяди, тети, девери, свояченицы – Люба не знала даже, что дома есть столько сокровищ. Мама вчера разыскала их среди вещей, еще не распакованных после приезда.
Одна из фотографий волновала Любу больше всех. Девушка лет семнадцати в длинной, невероятно узкой юбке, белой блузке с высоким воротом и рукавами, очень пышными у плеч, но обтягивающими запястья. Лицо у девушки было чуть смущенным, черты его – простыми, но приятными, и, что важней всего, похожими на Любины. В руках она держала сложенный зонт-трость. То, что перед ней кокетка, Люба поняла сразу: шляпа у Евлампии – это, разумеется, была она, – наверно, достигала метра в диаметре.
