могут проголосовать за любого мужчину из их числа, в котором видны задатки пастора. Кандидаты, набравшие хотя бы по три голоса, выходят вперед и садятся за один стол. Перед каждым из них лежит сборник гимнов, и в одном из этих случайно выбранных сборников оказывается карточка, указывающая на то, что вытянувший ее кандидат и есть новый пастор. В течение следующего года в его обязанности входит подготовка двух проповедей в неделю, в среднем по 90 минут каждая.
«А что, если выбранный человек не чувствует, что справится со своими обязанностями?» — спросил я своего знакомого амиша. Тот, озадаченно посмотрев на меня, ответил: «Если бы он чувствовал себя способным справиться, то мы бы его не выбрали. Нам нужен человек смиренный, уповающий на Бога».
Я не сторонник метода амишей избирать пасторов (хотя в нем и прослеживаются интересные параллели с ветхозаветной системой вытягивания жребия), однако последнее замечание заставило меня задуматься. Томас Мертон как-то сказал, что основная часть того, что мы ожидаем от пасторов и священников (обучение и наставление других, утешение людей и молитва за них), по сути, должна быть обязанностью всей общины.
Не пренебрегаем ли мы с нашей современной сосредоточенностью на должностных инструкциях и профессиональной компетентности самой важной характеристикой пастора: необходимостью знать Бога? Помнится, индус Ганди, лидер полумиллиардной нации, даже в разгар переговоров о независимости отказывался поступиться своим принципом соблюдения каждого понедельника как дня тишины. Он верил, что, не проявив почтения к этому дню духовного назидания, он станет менее эффективным в течение остальных шести дней.
Интересно, насколько бы более эффективными стали наши духовные лидеры, если бы мы каждую неделю даровали им один день тишины для размышлений, молитвы и личного обучения? Насколько более эффективными стали бы наши церкви, сделай мы основным своим приоритетом не эффективность пастора, а его духовное здоровье?
Авторская колонка в журнале «Христианство сегодня»,
21 мая 2001 года
9 января
Невидимый наставник
С творчеством Клайва Льюиса я впервые познакомился в его «Космической трилогии», и оно произвело на меня неизгладимое впечатление. Льюис изображал сверхъестественное настолько правдоподобно, что я исподволь задавал себе вопрос: «А может, все это было на самом деле?»
В конце 1960-х, всего лишь через три года после смерти писателя в 1963 году, я как раз учился в колледже. Я вел с его книгами ожесточенную полемику, как с живыми оппонентами, и в то же время чувствовал, как меня, упирающегося, брыкающегося и орущего, непреодолимо тянет в Божье Царство, — в точности так, как это было с самим Льюисом. С тех пор он стал для меня кем-то вроде невидимого наставника, который всегда находится рядом, побуждая меня совершенствовать свой литературный стиль, образ мышления и видение.
Будучи моим невидимым наставником, Льюис научил меня стилистическому подходу, который я пытаюсь применять и в своих книгах. Выражаясь словами Уильяма Джеймса: «В сфере сверхъестественного и религии четко сформулированные доводы убеждают нас только в том случае, когда наше бессвязное восприятие реальности уже подверглось влиянию в пользу того же заключения». Иначе говоря, мы редко принимаем какой-либо логический аргумент, если он не вписывается в подсознательное ощущение реальности. Задача писателя — простимулировать это подсознательное ощущение, как это в случае со мной сделал Льюис с помощью своей «Космической трилогии» еще до того, как я столкнулся с его апологетикой.
Благодаря своему атеистическому, полному сомнений прошлому, Льюис на всю жизнь сохранил чуткость и сочувствие к тем читателям, которые не принимали его слов. Он смело состязался с Богом в перетягивании каната лишь для того, чтобы обнаружить, что Бог на другом конце каната совершенно не такой, каким он Его себе представлял. Подобным же образом и мне пришлось бороться с образом Бога, ужасно искаженным злой, законнической церковью. Я сражался с воображаемым космическим громилой лишь для того, чтобы обнаружить Бога благодати и милости.
Сомневаюсь, что Льюис предвидел бешеный успех своих книг, и что по мотивам его произведений будут снимать фильмы и создавать товарные бренды. Если бы ему сообщили об этом при жизни, то он, наверное, испуганно отпрянул бы. Как он часто говорил: «Мы, писатели, — не существительные, а всего лишь прилагательные, указывающие на великое Существительное истины». Льюис так и поступал — искренне и мастерски, — и, благодаря этому, многие тысячи смогли познать и возлюбить это Существительное. Включая и меня.
Авторская колонка в журнале «Христианство сегодня»,
июль 2008 года
10 января
Богословие грязных шуток
У Клайва Льюиса был литературный дар юмориста. Он был очень остр на язык и однажды сказал следующее: «В отсутствие любого другого доказательства, ключевые аспекты естественного богословия можно аргументировать на основании таких человеческих явлений, как грязные шутки и отношение к смерти».
Начнем с грязных шуток. Почти все они обыгрывают выделения и размножение — два наиболее «естественных» процесса на земле. Тем не менее, своими ухмылками и двусмысленными намеками мы изображаем их неестественными и даже комичными. Функции, общие для всего животного мира, кажутся странными одним только людям.
Что касается смерти, то люди в своем поведении пред ее лицом еще меньше напоминают животных. Природа рассматривает смерть как нормальное, повседневное явление, и только люди относятся к ней со страхом и отвращением — так, как будто мы не можем свыкнуться с этой реальностью, какой бы она ни была универсальной.
Льюис говорит о том, что эти аномалии (как и чаще упоминаемая в связи с этим человеческая совесть) выдают устойчивое состояние противоречия внутри человеческих существ. Каждая отдельно взятая личность — это дух, созданный по образу Божьему, но соединенный с плотяным телом. Грязные шутки и страх перед смертью выражают явное несогласие с этим промежуточным состоянием. Мы должны ощущать диссонанс. В конце концов, мы — нетленные существа в тленной среде. Мы не ощущаем внутренней гармонии, потому что между нашей тленной и нетленной составляющими когда-то давно возникла зияющая пропасть. Богословы, проследив начало этой линии разлома, определили его как грехопадение.
Согласно библейскому взгляду на человеческую природу, для нас вполне естественно смущаться при виде выделений и испытывать отвращение к смерти. Подобные вещи кажутся чуждыми, потому что они действительно чужды. На всей земле нет ничего подобного духу и бессмертию, соединенному с материей. Ощущаемое нами смущение — это, пожалуй, наиболее правильное человеческое переживание, поскольку оно напоминает нам, что мы не совсем «отсюда родом».
Льюис, конечно же, преувеличивал. Было бы непросто вывести ключевые аспекты богословия, опираясь на аргументы в виде грязных шуток и нашего отношения к смерти, но
