— Жаль, что твой дух слишком мягок, — тихо сказал он Шануку, пригладив рукой его волосы. Конечно, тот не понял. Да и не надо. Его жизнь, как сама сельва: неизменная в своей буйной, вечнозеленой жажде, в дикой незамутненной силе. Пусть такой и остается…
Он отказался, было, от лекарства, но… Запах. Запах целебной кашицы и запах крови на пальцах… Уман Ик’Чиль понял, что ему следует сделать.
— Знаешь, где растет? — он ткнул пальцем в миску. — Можешь принести ещё? Нет, не снадобье — цветок.
Уман Ик’Чиль терпеливо подбирал слова и жесты, пока не убедился, что Шанук понял его. Юноша сразу посветлел лицом — его «Чиль» не сердился и не грустил, и можно было сделать для него что-то нужное. Дернулся с места и быстроногим оленем исчез в зарослях. А Уман Ик’Чиль направился в шалаш.
… Долго ожидать не пришлось. Шанук вернулся довольный, аккуратно держа в руках несколько белых цветков. Перестарался, достаточно было бы одного…
Уман Ик’Чиль тщательно растер цветок в руках, подозвал Шанука, с любопытством наблюдавшего за этим занятием. Без лишних слов он потянулся к достоинству юноши и принялся натирать его измельченным цветком. Шанук смотрел изумленно, но ни о чем не спрашивал.
Первыми же движениями Уман Ик’Чиль разбудил плоть юноши. Тот снова хотел — со всей юной ненасытностью — и прикусил пальцы, отчаянно глядя на Уман Ик’Чиля.
— Сейчас. Потерпи, — был ему ответ.
Закончив, Уман Ик’Чиль нажал на плечи Шанука и усадил его — рядом с огнем.
— Чиль опять быть с Шанук? — проговорил юноша срывающимся голосом.
— Да, — ответил Уман Ик’Чиль. И, не тратя времени на объяснения, резко насадился сверху.
Шанук судорожно, будто от боли, простонал. А Уман Ик’Чиль, опираясь на его плечи, приподнялся и насадился снова — ещё глубже и резче, нарочно туго сжимаясь внутри. Почувствовав, как вытекла тоненькая теплая струйка, Уман Ик’Чиль подхватил её пальцами, взмахнул рукой над огнем — и капли просыпались в пламя. А Уман Ик’Чиля в тот же момент опалило жаром — изнутри, так как сила цветка легко проникла в него сквозь свежие ранки. Действовало снадобье и на Шанука: грудь юноши тяжело вздымалась, глаза лихорадочно блестели, с губ срывалось шепотом-всхлипом — неразборчивое, чужое, из которого понятно было лишь: «Чиль… Мой Чиль…» Уман Ик’Чиль, продолжая двигаться на нем, прижался к груди юноши, потерся сосками о соски. Шанук, застонав, обхватил руками и крепко стиснул его ягодицы…
Шалаш раскрылся бутоном огромного цветка, а языки пламени взлетели, парили вокруг ярко-красными птицами…
Двигаясь быстрее и жестче, Уман Ик’Чиль сорвал ремешок, державший волосы Шанука, запустил пальцы в рассыпавшееся темное пламя, захватил, потянул назад. И юноша изогнулся, опершись руками, подался бедрами навстречу. Чтобы слиться ещё крепче…
Скоро… Уже скоро дух Уман Ик’Чиля перестал чувствовать оковы плоти. Долгожданный змей видений закружил его в танце и развернул перед ним свои кольца… Ицамна принял дар.
… Огонь и вода. Он был горяще-красным, как огонь. Как утренняя заря. Как священная кровь. Он восстал из воды навстречу темному небу. Протянул руки к тонкой серебряной дуге месяца. И сверкнуло огнем — прямо ему в руки. И разрезало небо пламенеющим ножом. Ударил ликующий грохот — обвалом великого множества камней. Спустился с небес огненный змей. Несущий жизнь. Несущий воду. Огонь и вода…
… Они лежали в изнеможении, освобожденные, возвращенные в маленький шалаш у реки… Шанук водил пальцами по груди Уман Ик’Чиля. А тот, глядя на юношу, гадал: встретил ли Шанук змея видений. И если встретил — что ему открылось… Но потом вспомнил. Важное. Луна. Знаки Луны сказали, что нет у него времени. То, что должно случиться, — не в новолуние, а раньше.
… Вскоре Шанук оделся, взял копье и лук.
— Рыба нет. Шанук надо кормить Чиль.
Как было бы хорошо отправиться вместе с ним на охоту. Уман Ик’Чилю хотелось посмотреть, как добывает зверя этот северный народ. Но времени нет. И к лучшему, что Шанук уходит…
Юноша уже выбрался, было, из шалаша, но вдруг вернулся, кинулся к Уман Ик’Чилю, посмотрел долгим серьезным взглядом. Потом решительно снял с себя бесценное ожерелье и надел на Уман Ик’Чиля.
— Это великий дар, Шанук, — благодарно произнес Уман Ик’Чиль. И, поскольку такой подарок не должен был остаться без ответа, снял с руки свой нефритовый браслет, отдал Шануку. Тот что-то говорил ещё на своём языке — Уман Ик’Чилю, огню…
А Уман Ик’Чиль всё думал о знаках Луны, он был уже мыслями в Чак’Баламе.
… Вверх по реке. Как он и ожидал, Кехчунха недалеко унесла его от потайного ручья. Скоро он увидел знакомые крутые пороги…
Он двигался быстро, с каждым шагом отдаляя от себя мысли о юном охотнике из северного племени. Позади, в шалаше у реки остались любопытные глаза, широкие скулы и простодушная улыбка. Трогательная восторженность и яростная ласка. Позади… Уман Ик’Чиль оставил всё это там же, где нашел, уйдя налегке. Он видел путь. Он поднимался по ступеням в небеса. Было лишь немного грустно. Оттого, что больше никто не посмотрит на него так… И ещё оттого, что не выполнил обещание — не поймал большую рыбу.
8. Кровь богов
Обратный путь по желобу оказался несравнимо легче. На этот раз ползти надо было по течению ручья, а когда дорога изгибалась — теперь уже вниз — Уман Ик’Чиль просто отталкивался и скользил. Когда очутился снова в чаше колодца и поднялся к поверхности черной мутной воды, в Чак’Баламе была ночь, как он и рассчитывал. Он смотрел вверх — и видел тонкую серебряную дугу. В точности, как показал ему змей видений…
Народ Красного Ягуара спал. Но тихий всплеск в колодце, тем не менее, был тотчас услышан. Уман Ик’Чиль увидел, как склонился над колодцем темный силуэт. И услышал знакомый голос:
— Я знал, что ты придешь вовремя.
Это был Текум Таш. Он ждал, как и сказал. И всё держал наготове: веревки, чтобы вызволить Уман Ик’Чиля из глубокого колодца, ритуальную краску, прислужников.
Едва Уман Ик’Чиль оказался наверху, прислужники принялись наносить на него красную краску. А другие в тот же момент кинулись созывать людей, возвестить о великом событии: возвращении от богов доблестного накона.
— Ты отмечен Творцом. Теперь никто не станет в этом сомневаться, — говорил тем временем Текум Таш. — Ты вернулся сейчас, когда боги вот-вот явят свою милость.
Да. Теперь и Уман Ик’Чиль это чувствовал: воздух был тяжелым, густым. Каким бывает перед грозой…
Горожане толпами стекались к священному колодцу. Их прибывало всё больше и больше. И когда, наконец, стало казаться, что весь Чак’Балам собрался посмотреть на вернувшегося посланника — а возможно, так оно и было — Уман Ик’Чиль, в сопровождении брата и других жрецов двинулся к храму Ицамны. Процессия шла тем же путем, что не так давно от храма к колодцу. Когда Уман Ик’Чиля провожали с почестями в мир богов. И хоть теперь не было ни музыкантов, ни великолепных одежд, шествие выглядело намного более торжественным. Таким его делали светящиеся от благоговейного восторга лица горожан. Люди смотрели и видели: покрытый с ног до головы священным красным, сильный, гибкий и стремительный в движениях — будто сам Красный Ягуар, владыка сельвы, покровитель великого города, явился к ним сейчас…
