Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была ни была! Нажал на клавишу.
– Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ: Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
– Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ: Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
„Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…“
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви объясняться!
«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»
– Интересно, какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну, хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?
Твое лицо мне снилось много лет,Оно всплывало медленно и властноСредь лиц других, унылых и несчастных,Среди людских больших и малых бед…»
ГОМЕР: Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея…
И сразу исчезало все: дела,Людские лица, суета мирская…Та приближалась, как волна морская,Неотвратимо и легко ты шла…
САБУРОВА: Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.
«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»
– Совсем чокнулся, – бормочу я.
– Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»
Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
– Ты, Пигмалион! Может дашь людям поспать?!
БУСИКОВ: Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.
Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:
– Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.
Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.
– Кто там? – спросил я.
– Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный.
– Что вам нужно?
– Жена моя нужна! Открывай!
От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.
– Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!
– Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами.
Он опешил, прекратил побоище…
– Почему Катин? Люсин.
– Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал.
– Ну! Где она?
Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.
– Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!
Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.
– Как вы могли подумать о вашей жене… – начала она.
– Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня.
– Бусиков, – хором ответили женщины.
– Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь.
– Ты должен извиниться, – произнесла Людмила.
И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.
– Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!
– Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий.
– Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.
– Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней.
– И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.
– Ну… Куда ж я ночью? – спросил Василий.
– Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я.
– Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть?
– Разбавитель для красок.
– Сойдет.
И мы пошли спать.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесанная, позевывая…
– Можно расписаться? Я не опоздала?
– В каком вы виде?!
– Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась.
Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.
– Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи.
Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.
– Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит.
Я замедлила шаг.
– С кем вы, Вера Платоновна?
– Командировочные. Интересуются нашими разработками…
– Ах, вот как…
Злости уже не хватает. Сабурова взялась за швабру, а я к начальнику. У него сидел интеллигентного вида старик, опираясь на резную палку. В эркере двое молодых людей в рабочей одежде возились у бюста Вольтера. Что-то обмеряли.
– Здравствуйте, Сергей Ефимович.
– Здравствуйте. Познакомьтесь, Горгона Михайловна. Это Павел Ермолаевич Князевский, профессор, доктор филологических наук, специалист по Вольтеру…
– По Гомеру, – поправил старик, поднимаясь.
Он церемонно поцеловал мне руку.
– Редкое у вас имя, Горгона Михайловна.
– Не говорите. Два года мучаюсь.
– А раньше? – он вскинул брови.
– Раньше я не знала, что оно означает. Думала: просто красивое иностранное имя… И родители так думали. Потом мне открыли глаза.
– А что, имя какое-нибудь знаменитое? – заинтересовался Сергей Ефимович.
– В некотором роде, – улыбнулся профессор.
– Я вас слушаю, Горгона Михайловна, – сказал начальник.
– У нас давно намечено общее собрание коллектива…
– Да, я в курсе.
– Я предлагаю провести сегодня. Сейчас.
– Ну что ж… Павел Ермолаевич нам не помешает? Тут у него дела с Воль… С Гомером.
– Нам уже ничто не помешает, Сергей Ефимович.
– Не могу без него жить, – признался профессор, поглядев на бюст. – Вот попросил молодых людей помочь…
– Значит, я собираю коллектив? – спросила я.
– Собирайте.
АННА СЕМЕНОВНА: Горгона выскочила от начальника и давай дверями хлопать. Забегала туда-сюда.
– Товарищи, общее собрание! Прошу в кабинет Сергея Ефимовича! Несите стулья.
Все потянулись со стульями к кабинету.
Горгона к Бусикову:
– Вячеслав Андреевич, вы слышите?
– Сейчас! – Бусиков сонным голосом из-за двери.
Из комнаты Сабуровой вышли все со стульями: сама Сабурова, наш Петя и Валька. Он у них, как под конвоем. Катюшка с Митенькой показались из ванной, умывались там. Она его на руках несет. Горгона к ней подошла.
– Катенька, общее собрание.
– Я тоже должна? – она удивилась.
– Все, все участвуют. И Митю берите.
Дверь в кабинет начальника распахнута. Вижу, как они там рассаживаются. Гляжу – Сабурова подошла к голосовательной урне, что в углу стоит, и незаметно туда чего-то опустила. Голосует, что ли?
