class="p1">Ждан говорил, что оставлять их в селе в воле окольничьего — все равно, что убить. Бухвостов соглашался: это и в самом деле так.
Можно было подумать о том, как Родиона заверстать в солдаты. Он, хотя и увечный, но все хорошо слышит и разумеет, а силен на редкость. Заступничество Бухвостова за Родиона могло, конечно, много значить.
Но когда Ждан Чернов сказал, что надо непременно увезти и Васенку, сержант в испуге замахал руками:
— Ты в уме? Увезти беглую! За это как раз под кнут угодишь!
Новоизбранных солдат Бухвостов послал вперед. Сам задержался в селе.
Накануне Ждан сказал Сергею Леонтьевичу:
— Христом-богом молю — не погуби Васенку.
Бухвостов прикрикнул:
— Ты забыл, что теперь солдат и говоришь с сержантом? Я тебе напомню!
И погрозил кулаком.
Сердился Сергей Леонтьевич оттого, что увезти Васену не мог. И оставить не мог. Все время думал, что делать с девчонкой. Да так ничего и не придумал.
Через несколько дней из села выехал возок Бухвостова. На козлах сидел Родион Крутов. А на дне возка, под сеном, пряталась Васена.
5. НОВИКИ
Оглоблинские новоизбранные солдаты, или, как их называли, но́вики, миновали Валдай и пошли краем поля. Урожай был уже убран. Стерня колола ноги.
Шли все в лаптях или босиком, в деревенских портах и зипунах. Ничего солдатского в этих людях не было.
Встретившаяся как-то на проселке ямская телега с кладью вдруг повернула, и кучер погнал лошадей во всю мочь. Не иначе, подумал, что встретился с разбойниками. Оглоблинцы улюлюкали, свистели вслед.
За Валдаем но́виков нагнала повозка Бухвостова. Он велел до ночи идти, не останавливаясь.
Ждан невесело приветил безъязыкого возницу:
— Здорово, Родя.
Тот ухмыльнулся — дескать, чего со мной одним здороваешься? — и кивнул в сторону русой головенки, чуть высунувшейся из-под крытого верха возка. Возок был новый, в одной из попутных деревень пришлось бросить старый, совсем развалившийся после скачки по колдобинам Мохового урочища, и взять этот.
— Васенушка! — завопил от радости Ждан.
Но подбежал он не к ней, которую чаял оставленной в селе, — от этой мысли у него холодело сердце. Чернов кинулся к Сергею Леонтьевичу. Сержант снова, как уже было раз, погрозил ему кулаком. Но сейчас этот жест означал другое: втравил ты меня, парень, в неизбывные хлопоты, что теперь делать будем?
Тут уж и все оглоблинцы заметили Васену. Без конца дивились ей. Откуда взялась? Где пропадала? Уж не на войну ли она вместе с ними собралась.
Так как ни на один из этих вопросов ответа не было, рекруты тут же сами придумали историю, будто Васенка пешим манером ходила в Москву к Ромодановскому и вызволила брата из беды.
Только Ждан Чернов ничего не выдумывал, потому что знал правду. Он забыл про усталость, бросился плясать, да так и шел за возком с версту вприсядку.
Васенка кричала ему:
— А ну, еще, Жданушка! Ах, хорошо…
Новикам предстоял путь большой. Лаптями месили грязь на дорогах. Мочило их дождем. Грелись у костров. Васена кашеварила для всех. Щи кипятила в ведре, кашу налаживала в другом. Веселая, как птица, она скрашивала людям дорогу.
Бухвостов называл ее «господин каптенармус». Васенку смешило это незнакомое наименование. Она морщила свой короткий нос, фыркала в кулак.
С интересом наблюдал Сергей Леонтьевич, как помалу и неприметно для себя оглоблинцы, коренные мужики, становились солдатами. Учились слушать команду, подтягивались и поспешно заканчивали перебранку, увидев сержанта; привыкали к мушкетам.
Мушкетов было всего-навсего две штуки. Сначала никто не хотел их нести: еще выстрелит ненароком. Бухвостов толковал о ружье любовно, как о живом существе, самом надежном друге солдата.
— Вот, к примеру, штык-багинет, — говорил он, — остер, крепок, врагу погибель. Под Нарвой мы тем багинетом обходились так: отстрелялся, воткнул багинет в ружейное дуло — и катай-валяй на шведа. Ловко? Ловко, да не очень. Колоть можно, стрелять нельзя. Теперь — гляньте: багинет поверх ствола кольцом надет. Хоть стреляй, хоть коли. Вот и выходит, что один солдат за двоих годится… Но дело самоважнейшее — ружейный прием. Он всему начало.
Новики внимательно слушали сержанта. А он вдруг по-дьячковски загнусавил:
— Подыми мушкет ко рту, содми с полки, возьми пороховой зарядец, опусти мушкет книзу, посыпь порох на полку, положи пульку в мушкет, положи пыж на пульку, вынь забойник, добей пульку и пыж до пороху, приложись, стреляй!
Бухвостов оглядел пораскрывавших рты оглоблинцев и объяснил:
— Этак по старинному артикулу командовали к стрельбе. Пока слушаешь капрала, враг уйдет. Нынче команда куда проще: «Подними мушкет, заряжай, стреляй!..» Всего-навсего.
Дружелюбным, но оценивающим взглядом смотрел сержант на рекрутов. Думал: «Погодите, ужо напялите на себя мундиры, сносите подметки в походе, подышите порохом, и такими еще станете боевыми солдатами…»
Ему и самому, прошедшему трудную службу, казалось обычным и понятным, что вчерашние мужики завтра станут воинами. Многое повидал он в походах, в баталиях. Сергей Леонтьевич хорошо знал, что на горестном «нарвском невзятии» возросло новое российское войско.
Теперь уж не будет, как когда-то: на все государство — стрелецкие полки. А жили стрельцы в слободах с семьями, землю пахали, а многие торговлишкой занимались. Покрывались ржой мушкеты, в избах по углам стояли сабли. Орудия сберегались в крепостях, пока не прискачет за ними стрелецкий голова, велит готовить огневой наряд. Пушкарское дело было не в почете. Стрельцы считали зазорным для себя служить пушкарями.
Только в войну, по набату, собиралось ополчение. Поднимались копейные роты, низовая казанская да донская сила с боем лучным. В поместья мчались гонцы от воевод с наказом дворянам «строиться к службе, запасы готовить, лошадей кормить». Одни сказывались в нетях. Другие не спеша снаряжались в поход. Ехал дворянин на откормленном аргамаке, в панцире, с булатной саблей. За ним тряслась на клячах челядь с рогатинами.
Теперь вся российская армия — тот же но́вик. Все в ней по-другому, по-новому супротив «отцовского артикула». Дворяне в вотчинах не засидятся. Мужики, набранные в полки, с землей распростились. Волей-неволей подружись с ружьем да с пушкой. Руки до локтей сотри, а научись стрелять, огнем жечь врага. Ежели в поле не выстоишь, струсишь, побежишь, — хоть князь, хоть смерд — будешь своими же бит.
Войско мужицкое, не наемное, цена солдату, как и холопу, невелика. Трудно. Тяжко. Да что же сделаешь? Не отстоять иначе родную землю, не вернуть то, что коварно взято у нас врагом.
С глубокой думой бродил Сергей Леонтьевич среди оглоблинцев, раскинувших на ночь лагерь. Слушал, как спорили они, громко галдели. Где-то в темноте немудреным перебором тренькала трехструночка-балалайка… Кто из них беспробудно
